Драму людей, борющихся за счастье, Лустиг описывает такой фразой: «Мы больше уже не люди, мы потребители — потребители своей собственной сущности!». Эта черная сатира выглядит не как морализаторство, а как глоток свежего воздуха в спертой атмосфере всеобщей сытости. В этом отношении вечер Лены был духовной отдушиной. Такие нынче редки, они требуют для своего существования полной свободы и заслуживают внимания!»
Были маленькие городки, в которых я с этой своей программой была настоящим первопроходцем. Иногда слушатели сидели с открытыми ртами и начинали смеяться только из-за смутного ощущения, что только что было сказано что-то смешное. Всего значения услышанного они часто не понимали — многие сатирические построения автора принимались за чистую монету. Простой обыватель настолько же далек от сатиры, как крестьянин от бессмертных произведений Гете.
Примерно так дело обстояло и с Симоном.
Позднее он мне признался — уже пять лет спустя, — что в самом начале нашего знакомства он потому так мало разговаривал, что не понимал больше половины того, о чем я ему говорила.
А я была одержима жаждой просвещения. Я хотела просвещать свою публику, я хотела просвещать Симона. Я хотела, чтобы он тренировал свои мыслительные способности, как он тренирует свое тело. Я считала, что он должен дорасти до того, чем он собственно был — или должен был быть, — человеком с высоким духом, чувствительным ко всему человеческому.
Я заставляла его читать, хотела, чтобы он ходил со мной в театр, на хорошие фильмы, чтобы он в спорах тренировал свое мышление, а не оставался среди инертной толпы обывателей, патологически неспособных к умственной деятельности.
Мне кажется, Торак, я была первой женщиной из всех, которых я знала — кроме моей матери, — подверженной комплексу доктора Хиггинса.
Мне сейчас пришел на ум Сэпп Трост, сильнейший поэт, гениальный человек. Мы вместе снимались в трехсерийном фильме для телевидения о возникновении социал-демократии в Баварии, он играл главную роль, а я его жену. Мы тогда были в довольно-таки близких отношениях, по крайней мере, спали вместе.
Он был влюблен, но когда я однажды лукаво спросила его, не хочет ли он в таком случае на мне жениться, он сказал:
— Ах, Лена, для женитьбы мы оба все же недостаточно смешны!
Я разозлилась. Жениться можно и по мещанским соображениям, или потому что крыша едет. Все возможно.
А тогда для меня это слишком много — те восемьдесят километров, которые я проезжала, чтобы встретиться с ним, о чем я и сообщила.
