– Яна.
– Очень приятно. А осы… они же ночные боевые осы, днем они спят.
– Какой же смысл на них, на сонных, смотреть?
– Они так смешно во сне похрапывают…
– Таких развлечений у меня и дома хватает.
– Так вы замужем?
– Была бы я замужем, уж точно с тобой бы сейчас не разговаривала. Брат с отцом храпят.
– А от чая с лимоном не откажитесь?
– Откажусь.
– Причина?
– Вы же ко мне приставать будете.
– Конечно, буду. Но как в футболе – без рук.
– Это, безусловно, вселяет оптимизм. Но нужны гарантии.
– Я расписку напишу.
– Ладно, поверю. Веди, где там твои лимоны.
– Совсем недалеко, вот за этим зданием.
Молодые люди проследовали в нужном направлении, причем Гош все время пытался взять Яну за руку.
Холостяцкое жилище соискателя наследства не поражало образцовым порядком.
– Ты пыль специально что ли с улицы носишь? С какой целью?
– Я в нее собираюсь цветы высаживать, чтобы оживить свою берлогу.
– Вот насчет берлоги – это в самую точку. А ну-ка, веник мне, совок, швабру и тряпку. Живо!
– С нашим, так сказать, удовольствием.
Через полчаса жилище Гоша сияло, как серебряная монетка на дне бассейна.
– Где теперь заварку искать? – растерялся поначалу Гош.
– Только не на обувной полке, а, как и положено, в кухонном шкафу.
– А ложки? Чашки?
– Там же.
После чаепития активная Яна заставила Гоша вынести на улицу ковры и хорошенько их выбить. Потом была мойка окон, стирка занавесок и много еще чего.
Только к десяти часам пыл девушки иссяк. Но и Гош не выглядел свежим огурцом.
– На сегодня хватит. А завтра сделаем генеральную уборку.
– А эта какая была?! – поразился Гош.
– Ну, так, слегка убрались.
«Нет, я такие подвиги гигиенические не потяну».
Проводив девушку домой, Гош вздохнул и произнес:
– Не подойдет.
Дом, в который под давлением жизненных обстоятельств, был вынужден перебраться Гош, имел свою славную историю.
Постройки он был глубоко дореволюционной, поэтому в нем был просторный подъезд, обширные кухни, высокие потолки и большие балконы.
Прожив вместе с городом все перипетии неуравновешенной российской жизни, дом незаметно приобрел и все черты приютившего его населенного пункта, отражая в своих окнах бессистемные перемещения все время чем-то озабоченных граждан, он стал привычен и узнаваем, как Эйфелева башня в Париже, однако название получил по имени другого символа французской столицы – «Бастилия». Название такое дом получил, можно сказать, случайно. Не штурмовали его революционные матросы и не освобождали из него «политических». Просто как-то заезжий партийный руководитель, рассекая неестественно большим животом, как танкер бульбой, прохладный воздух тенистых улиц, остановился возле дома и снизошел до замечания, адресованного то ли небесам, то ли сопровождавшей его свите:
