— Всю зиму на сборах просидели.
— Перед постом отъедались…
— Ладно бы сидели, как все. Но эта-то, эта! И смелости откуда набралась столько?
— У нее мать — чужачка. И верно говорят: у них кровь блудливая.
Тут меня обожгло, как плеткой. Вмиг обернулась к ним, не успели отвернуться девы, виновато потупились, друг от друга попытались отсесть.
А я хоть и не взяла еще в толк, о чем они, но почуяла гадкое. Еле досидела до конца, а у самой сердце в висках стучало, и ныло внутри: Согдай, Согдай! Глазами отыскивала — вдруг тут, не о ней разговор! — но не было ее.
Но вот ударил в последний раз сказитель по струнам, я тут же обернулась к сплетницам — только ни одной уже не было. И тут меня позвали:
— Ал-Аштара! — Меж людей проталкивался Талай. — Царевна! — сказал он и, схватив меня за локоть, повлек из толпы. — Беда, царевна. С Согдай беда.
«Вот оно», — поняла я. Лицо его было горькое и взволнованное, каким никогда не видала.
— Упала? Убилась? — посыпались из меня вопросы, но будто против воли, внутри все твердило: не то, не то!
— Ануй людям стал рассказывать, что у него с сестрой… Что у них было… — Он мял слова во рту, не решаясь произнести, и просительно смотрел мне в глаза: вдруг догадаюсь сама. Но потом будто махнул рукой: — Что он с сестрой не раз лежал и потому знал, что не могла без меня она победить. Говорит: сил бы у нее на то не хватило. Говорил: кому, если не ему, знать, какая она наездница. Он уже многим успел о том рассказать.
Во мне сердце упало. Я поняла, о чем шушукались люди. И единственный путь для Согдай поняла в тот же миг, чтобы не принести позора в чертог Луноликой.
— Что она сейчас? — Голос мой показался мне слишком холодным.
Талай отпустил мою руку и сделал шаг назад, вглядываясь в меня, как в незнакомку.
— Царевна, ты же понимаешь, что это ложь, ты не можешь верить, это клевета, царевна! — заговорил он быстро.
— Ануй потерял сегодня честь, а Согдай — долю. Что она сейчас?
— Лежит в моем шатре. Ее мать с младшими в стане, она у меня живет. Я могу провести тебя. Я связал ее, царевна. Она хотела убить себя. Говорит, что Луноликой матери девы не живут после такого позора.
— Она права, но ее посвящение не закончено. Передай ей, что я освобождаю ее от обета. Пусть живет. Передай, что я буду просить отца найти ей хорошего мужа. Это все.
Я замолчала. Талай смотрел на меня странно — впервые смотрел, как на властелина, а не на девочку. С недоумением, горько.
— Поверь, Талай, это все, что я могу теперь для нее сделать.
