Луноликой матери девы | страница 114

Те, куда там! Я поляной — Очи уже в поле; я полем — она холмами; я холмами — она уже скрылась в лесу. Пустилась и я в лес; на ровной дороге Учкту моя так сократила разрыв между нами, что красную накладку горита видела я отчетливо на бедре у Очи. Кричала ей; не слышала или не хотела слышать она.

Пустившись в лес, трудно было не сбросить шага, но Учкту старалась. Гнедая куртка моей Очи все мелькала передо мной в голом, прозрачном лесу. Снова я ей кричала; не обернулась она.

А потом скрылась. Был овраг, еще полный снега; был каменистый откос, где древние мшистые камни торчали из прелой листвы, как лысые пегие стариковские черепа. Все время видела я ее, но вдруг — исчезла. Я продолжала скакать, но не чуяла, куда свернула она. Лес этот я не знала. Где охотничий домик Зонара, не знала тоже. Может, совсем рядом тот кедрач, о котором он говорил. Думая так, ехала вперед, только все тише, тише и, наконец, остановилась. Спешилась. Стояла и слушала лес. Птица пиликала трель прямо над моей головой. Упрямо затрещал поодаль дятел. В ветках зашумело, скатилось, застрекотало, потом порхнуло — белка сцепилась с сорокой. Учкту тяжело, потно дышала, вздувая бока. Все жило своей жизнью, а Очи рядом не было. Я села под дерево и заплакала.

И притупилось тогда сильнейшее предчувствие беды, оглушившее меня в первый миг. Всегда так: когда ясно, что уже ничего не изменишь, сердце становится холодным.

Когда истекли из меня слезы, я стала себя успокаивать тем, что не все девы покинули меня. Потом вспомнила, что с закатом придут воины Луноликой, будут плясать свой танец, я хотела видеть его, а солнце уже клонилось и воздух серел. Я оседлала лошадь и шагом тронулась назад, позволяя Учкту самой находить дорогу.

Солнце почти закатилось, когда я въезжала в долину. Уже наградили победителей игр, уже прошла общая трапеза, когда длинные войлоки, как полы шуб великанов, накрывают посреди поляны. Люди разбредались к кострам. Я чуяла себя охотником, спустившимся с долгого зимовья: радостные лица, голоса и смех, музыка, тихое, теплое счастье были сторонними, неясными мне. От костров как будто быстрее стемнело. Глаза у всех блистали, лица горели весной — а я была холодной. Все вдруг стало не родным, словно в чужой люд я пришла, чужое веселье видела и даже понимала умом, что оно — хорошо, но не могла разделить с людьми их радость.

И вот, когда медленно я проезжала по поляне, вереница огней потянулась из леса, а потом, как далекий гром, долетели до меня тяжелые, мрачные удары Белого бубна: умм, умм, умм. Все во мне обмерло: это шли на танец новой весны Луноликой матери девы.