Три другие мои девы ждали внизу. Все в украшенной к празднику одежде, на красивых конях — сердце радовалось смотреть на них. Ильдаза и Ак-Дирьи накрасили лица — белой глиной осветлили кожу, черным до переносицы подвели брови, глаза обвели по веку темно-синим, так что они казались огромными. Странно мне было видеть их лица такими.
— Праздник сегодня, — сказала на это Ильдаза, ничуть не смущаясь. — Последний наш среди людей день. Надо, чтобы все нас запомнили.
— Ты думаешь, нас не запомнят? — сказала я. — Луноликой матери дев помнят всегда.
— Кто же их помнит? Мертвый в кочевье — лишний груз, — сморщилась Ильдаза.
В ее лице, наглом от краски, мне было трудно читать настоящие мысли. Словно маска была на ней.
А у большого костра шло подношение молодой весне: уже зарезали белую телицу яка, уже на ее шкуру, разложенную перед огнем на камне, сыпали очищенные кедровые орешки, лили молоко, посыпали мукой с песнями, славой весне, с рассказами, как пережили зиму. На костре варили мясо и всем, кто подойдет, давали его — приводили слабых, больных или детей, чтобы сытной похлебкой порадовать после поста. А отец ждал пленников, которых собирались отпускать в тот год.
Большой войны не было несколько лет, и все эти годы обходился праздник без пленников. Но этой осенью на дальнем выпасе увели скот. Люди собрались и догнали воров. Их было трое, двоих убили, а третьего, еще мальчишку, взяли себе. Он жил всю зиму в стане, и отец ездил смотреть на него и допрашивать. И мне рассказывал о нем. Это был мальчишка из степских, как и царевич Атсур, некогда живший у нас. То было племя наших древнейших врагов. Казалось, по пятам за нами шли они от самой Золотой реки. Как осел наш люд в этих горах, подоспели и степские, хотели выбить нас из хороших зимних пастбищ. Но после гибели царя и пленения царевича отошли и не являлись больше. До этой осени.
Отца тревожило это. У мальчишки все пытался он узнать, как далеко стоит его племя, большие ли у них стада и кочевья. Но ничего не мог добиться: мальчишка был глуп, языка не понимал, звездного неба не знал и очень всего боялся. Что не явились за ним, говорило отцу, что это была случайная встреча. Но и случайность была знаком.
Обо всем этом рассказывал мне отец зимой, и не лежала его душа к тому, чтобы отпускать пленника. Предвиденье, дарованное нашему царскому роду от Бело-Синего, тяготило его. Но традицию обойти не мог. Потому велел людям, у кого жил мальчишка, обходиться с ним так, чтоб не хотел он уйти.
