Группка ребятни, стоящая на улице, видя, что Алекс слоняется без дела, подозвала его, но он знал, что любой контакт с ними ему запрещен и от кого бы не исходило приглашение, дружелюбно ли оно или перемежалось задиристой бранью, он игнорировал его и быстро уходил. Приблизившись к перекрестку, мальчик заколебался, какой ему выбрать путь. Никогда до этого не было у него такой свободы выбора. Как бы то ни было, он привык всегда следовать тому маршруту, который назначала ему мать, и это не позволяло сбиться с пути. Теперь же он находился здесь — и это придавало ему злости и отваги — по собственной инициативе, здесь, на запретных улицах, наперекор матери, размышляя, какой путь выбрать. На минуту он почувствовал страх: если бы его мать знала, как он ее ослушался, она бы невероятно растревожилась, — но откуда ей было узнать? Она сказала, что вернется не раньше вечера; и это было так прекрасно, ясный день, а вокруг масса всего, на что стоило посмотреть, и чувствует он себя преотлично, взволнованно и оживленно: каждый его шаг увеличивал размеры мира, который он знал, давая ему возможность острее почувствовать все прелести приключения и вообще всю прелесть жизни. Вокруг было полно прохожих — люди идут и идут, со звоном проезжают трамваи, дети, такие же, как он, играют в свои игры, прыгая, скача и бегая друг за другом. У каждого перекрестка, к которому он подходил, ему открывались новые и удивляющие его перспективы. Теперь, стоя на углу и раздумывая, куда лучше пойти, он во всех направлениях видел богатейшие возможности разнообразия. В глубине улицы, продолжающей ту, на которой он стоял, виднелся разрушенный дом. Неподалеку прямо на тротуаре стояла груда вынесенной мебели, к которой продолжали и продолжали прибавлять то, что раньше стояло в комнатах; часть вещей уже была погружена на телегу; человек, стоя на высокой приставной лестнице, раскрашивал вывеску; женщина, высунувшись из окна четвертого этажа, спорила с кем-то стоящим внизу; другая женщина развешивала выстиранное белье на веревке, привязанной к пожарной лестнице. Мальчик смотрел и в других направлениях, и видел вдали главную оживленную улицу с весьма напряженным уличным движением. Он решил повернуть налево, потому что услышал доносившийся с той стороны нежный зов музыки; выясняя, откуда он исходит, мальчик обнаружил, что музыка слышится из полуподвального ресторанчика, чей владелец за неимением в этот час клиентов обучал своего маленького сына игре на цитре. Алекс постоял здесь немного, с удовольствием прислушиваясь к мелодичным звукам, но когда владелец ресторана, заметив его, поманил приглашающем жестом, он тряхнул головой и быстро убежал. Он продолжал бежать, чувствуя, как весь переполнен энергией. Воображая, что кто-то бежит за ним, он повернул в боковую улочку и отсюда еще раз повернул, попав в путаницу еще меньших и еще более узких проулков. На бегу он выдумывал истории о том, почему его преследуют. Грусть внезапно охватила его. С тех пор как он ушел из дому, прошло более часа, а ведь он никому не сказался. Ему стало жалко себя, он позавидовал другим детям, тем, которым не нужно сидеть с утра до вечера в своих комнатах и смотреть в окна. Правда, они, эти дети, были грязными и грубыми, но все же казались ему счастливыми в своей свободе. Он поднял камень и бросил его изо всех сил вдоль улицы; потом он поднял еще камень и попробовал забросить его дальше. Ненадолго он увлекся этой игрой, поднимая камни и бросая их и каждый раз стараясь докинуть дальше. Он так заигрался, что даже не заметил, как почти впритык приблизился к ветхому, доживающему свой век строению. Многие его окна были разбиты; после нескольких попыток он достиг цели — забросил камень в одно из окон второго этажа и услышал, как он стукнулся об пол и как на этот звук откликнулось гулкое эхо. Ступени перед ним были загажены, казалось, всеми собаками старого дома и вдобавок усеяны разнообразным мусором, скопившимся здесь за несколько месяцев. Дверь вся исписана словами, смысла которых он не понимал; каракули, намалеванные краской или процарапанные на дереве. Стоя на лестнице, он видел внутренность полуподвала, который с какого-то момента использовался, очевидно, как общая мусорная свалка: запах, исходивший оттуда, был весьма неприятен и заставил его сморщиться и зажать нос. Стоя у двери, он не решался продолжить свои исследования. Окна на этом уровне были забиты досками, мешая заглянуть внутрь, но он услышал звуки голосов и какой-то возни. Толкнув дверь, он обнаружил, что она не заперта. Он вошел.
