Всю жизнь он честно проработал лесником: ловил самовольных порубщиков, штрафовал браконьеров, охотился, когда было время. Но в звере и птице видел либо еду, либо шкуру.
Лесник очень удивился, когда однажды жена принесла куропатку-подранка и пустила ее к курам. Он долго тяжело смотрел на маленькую пеструю птицу, сторонившуюся дородных сытых кур: Одно крыло у нее было неумело перевязано. Потом нагнулся, взял куропатку за ноги, легонько стукнул об угол сарая и протянул жене:
— На, ощипи, да чтоб этого больше не было.
— Что, уж на зерно пожадовал, зверюга?! — как всегда, криком, ответила жена.
— А что, может, его даром дают, зерно-то?
Повернулся и, не слушая, пошел прочь.
И на охоте он встряхивал зверька на руке, дул против ворса, проверяя дену — и только. Так и жил лесник многие годы. И вдруг остался один.
Утро встретило его тишиной. Лесник как мог громче топал ногами у порога, стряхивал с валенок снег, с грохотом обрушил на пол охапку дров для печи. Но эти звуки умерли быстро. Вновь в доме воцарилась тишина.
За окном в розовой морозной мари вставало солнце. Оно напоминало огромное замерзшее пятно клюквенного сока, и от него делалось еще холоднее. Тайга тоже молчала. Зимой с Колымы улетают все птицы, даже кедровки откочевывают к югу. Остались только тихие куропатки, а возле поселков — мрачные черные вороны, хозяева свалок.
Однако что же это за непонятный звенящий звук? Сначала лесник подумал, что ему чудится или звенит замерзший снег, осыпаясь с лиственниц.
Но звук был другим и шел из дома. Лесник приближался к нему, как гончая к зверю. Звук не исчезал, и скоро лесник понял, что он идет из кладовки.
Быстро открыв дверь, он замер на пороге. Звенело и шуршало внутри пустого бачка для стирки белья. Заглянув в него, лесник все понял: на дне бачка, сжавшись под взглядом человека в пушистый белый комок, сидел горностай. Такие гости и прежде частенько забирались в кладовку. От горностая не убережешься — нет, кажется, такой щелки, куда бы он не пролез. Этот вот залезть-то залез в бачок, а выскочить не смог.
Лесник ловко поймал зверька, не дав укусить себя. Теперь горностай весь был в его широкой мозолистой ладони. Торчала только треугольная мордочка с тремя темными пятнами — глазами и носом и с другой стороны — мелко дрожащий от страха хвост.
Лесник уже готов был сделать то, что делал всегда: лишь чуть сильнее сжать пальцы, и хвостик с черной кисточкой перестанет дрожать… Но вместо этого, он, неожиданно для себя, пошел с горностаем в комнату и здесь, воровато оглянувшись на дверь, выпустил его на пол.
