Алексей Петрович всматривался в лица. Конечно, он отлично знал, что кто-то виноват, может быть, все.
— Вот что, товарищи, ссориться у печки не дело. Двенадцатую линию придется проходить заново. Остальные — проверить. О том, кто прав, кто виноват, поговорим на собрании. Не сегодня. Мне еще надо кое в чем разобраться. Очень прошу до времени счетов не сводить.
Линия рта пряма до жестокости, глаза холодные, светлые. И все-таки… я верю этому человеку, верю, что силу свою он не обратит во зло. Я понимаю: здесь нужна эта сила. Может быть, нужна и жестокость. Но если за ними стоит правда, все будет хорошо.
Прораб Семен Васильевич вопросительно посмотрел на нас, сложил губы трубочкой. Это, мол, что за хитрость? Раньше всегда бывало одинаково: уж коли кто с кем «схлестнулся», дела не откладывают. Чья возьмет. А потом — в «протокольчик». Чисто.
Покрутил от недоумения головой.
— Да… а… Ленушка, а рыбка-то не пригорит?
Я обернулась к печке. И действительно!
—. Смотри, Васильевич, как бы твоя голова не пригорела. Паленым что-то шибко пованивает!
Подошла Любка. Глаза так и рыскают по сторонам — кого бы с кем поссорить. Это она любит. Но сразу поняла: тут серьезное. Притихла, села на чурбан у печки.
Алексей Петрович ушел, вместе с ним Кряжев. Убежал и Семен Васильевич. Женя принялась было рассказывать Любке, что произошло, но махнула рукой — все равно конец.
Любка сорвала травинку. Надкусила, сморщилась — видно, попалась горькая.
— Эх, заварили вы уху, правдолюбцы! Сожрет вас старик — попомните мои слова. Не вы первые. А правды все равно не доищетесь: здесь медведь — судья, а свидетель — тайга. Поди с них спроси.
Улыбнулась вдруг невесело.
— Ладно, девки, вы не слушайте. Это я так. Вожжа под хвост попала.
И уже обычным голосом:
— Слышь, Лен, а начальник-то холостой, говорят? Вот бы такому соколу перья потрепать! С норовом. Не то что наши. Костька тот же, да и все.
— Вот и займись! — зло предложила Женя. — Нам-то до него какое дело?
— Да уж займусь, будь спокойна.
Я разозлилась:
— Чего вы, в самом деле?! Еще поссоритесь ради воскресенья! Что за день такой несносный!
Любка рассмеялась:
— Не будем, не серчай. Кинь лучше рыбки чуток. Здорово поджарилась!
Женя покосилась, подумала, продолжать сердиться или не стоит, и тоже принялась за рыбу.
Солнце уже перевалило за полдень. Скоро вернутся и те, кто пошел за смородиной. Тишина. Ребятишки убежали за речку там, в низине, голубика чуть не в рост человека. У домиков курятся дымки: так же, как и у нас, готовят обед. Наш домик крайний. За ним — крутой бок сопки в мелком березняке и вдоль по речке — непролазная лесная чащоба, где по утрам учатся петь молодые глухари. Мне всегда кажется, что оттуда, из-под темного навеса ветвей, выйдет однажды медведь или лось.
