Так и идет. Да мне-то что? Я свое не от них получу. Девчонку вот жалко — не привыкла она в подлости вариться, ну и мучается зря.
— А иначе нельзя?
— Иначе, это надо совсем другую оплату труда ввести, и все нутро человечье в каждом расшевелить, да кто этим заниматься будет? Плохо, коммунистов у нас тут нет, комсомольцев трое, да и у тех организация на базе.
А ты знаешь, я ведь зря тогда тебе сказала, что ты на руку тиха. Ты девка ничего, правильная. Робкая только очень, — неожиданно закончила Люба.
Я совсем перестала чувствовать тяжесть бачка.
— Эй, девки, «повеселимся»? Чифирок есть… Все равно больше своей смены не наработаете.
Костя уже успел ополоснуть руки и хлопочет у костра. Смена кончилась. Сейчас надо только дождаться пересмены и можно идти домой по верткому кочкарнику. До домиков километра три — они никогда не успевают за станками. Хорошо еще, если дорога идет не по болоту.
Дымный костерок разгоняет комаров, над ним коптится кособокая жестянка с дочерна заваренным чифиром. Пойло убийственное, но к нему здесь все привыкли.
Лева потряс гремучим пакетом.
— А вот кому свежее песчано-глинистое печенье «Василек»?
— Этим печеньем твоя Одесса от немцев отстреливалась! — съязвил Костя.
Носатое смуглое лицо Левы мгновенно стало серьезным.
— С твоей башкой и снарядами не отобьешься, а Одессу ты не тронь. Не видал — не гавкай…
— Будя! Чего лаетесь?! — проворчал Кряжев.
Сам он принес откуда-то чистую тряпицу с хлебом и салом. Разостлал на земле, аккуратно разрезал хлеб на три части и каждую покрыл тончайшим сквозным ломтиком сала. Одна такая пластинка упала на землю. Старик подцепил ее корявыми пальцами, подул и снова положил на хлеб. Оставшееся сало завернул и спрятал.
— Дал бы сальца малость, а? — попросила Любка.
— Заработай на свое, — буркнул мастер и словно ненароком подальше отодвинул свой узелок.
— Ох, и жаден же ты, дед, аж почернел от жадности! — без обиды заметила Любка.
Федор Маркович сверкнул на нее желтоватыми ястребиными глазами:
— Не жаден — бережлив! А ты словами не кидайся без понятия. Ишь, чем упрекнула — куска не дал. Свой, чай, у тебя есть. Вот батя мой, царство ему небесное, тот, неча греха таить, жаден был. На том и смерть принял.
Он, слышь, по плотницкому делу у нас ходил на заработки, — повернулся Кряжев ко мне, — Ну и насобирал как-то цельный ящик гвоздей — в хозяйстве-то гвоздь во как нужен. Ладно.
А до деревни нашей от города верст пять, да все лесом, да через буераки. А ящик не в подъем тяжелый.
