— В твоих глазах, любовь моя, можно утонуть, — прошептал он. — Не волнуйся, все хорошо.
Полина неожиданно для себя тоненько всхлипнула и уткнулась в его плечо. Сергей обнял ее и стал тихо, как малое дитя, покачивать, успокаивая.
— Все хорошо, родная, все хорошо...
— Сереженька, — вздохнула Полина, — не знаю, простил ли ты мне это глупое письмо. Но сейчас я не капельки не раскаиваюсь, что решилась шантажировать тебя.
— Не тревожься понапрасну, это был самый чудесный шантаж в моей жизни. Хотя, признаюсь в ответ... — Сергей улыбнулся, — письмо я сохранил. Когда-нибудь, когда ты станешь пухленькой старушкой, а я — согбенным старичком, мы расскажем нашим детям о необдуманном решении их матушки заняться неблаговидным делом и героических усилиях их папеньки не поддаться чарам самой прекрасной на белом свете шантажистки.
26
В спальне генерал-аншефа графа Валериана Тимофеевича Лопухина стоял обычный полумрак. Только что закончился очередной консилиум медицинских светил, долго шептавшихся в сторонке на этой своей латыни.
— Состояние ваше весьма тяжкое, хотя и стабильное, — начал доктор Сторль. — Буду с вами откровенным, ваше сиятельство: Господь может призвать вас в любую минуту. Посему следует позаботиться и привести свои дела в порядок.
— Понял, — коротко сказал Валериан Тимофеевич.
— И еще, — продолжал Сторль. — На ваше состояние могут благотворно подействовать положительные эмоции. То есть тихие удовольствия, приятные собеседники, добрые известия.
— Благодарствуйте, доктор, — сказал граф. — Именно сегодня я ожидаю добрые вести.
— Хорошо, — чуть улыбнулся Сторль. — А теперь разрешите откланяться.
Консилиум гуськом направился к дверям спальни. Когда они вышли, камердинер, маявшийся у дверей, спросил:
— Господин Сторль, как самочувствие его сиятельства?
Доктор посмотрел па него и печально покачал головой:
— Неутешительно. Покой и только покой.
Камердинер покосился на стоящего в сторонке Штальбаума и спросил:
— Вы с какими вестями? Ежели с худыми — не пущу вас к его сиятельству.
— С добрыми, — заверил его Штальбаум. И тут из спальни раздался звонок.
— ...Не спорь со мной, Осип Францович, — с железными нотками в голосе сказал граф. — Я желаю знать все от начала до конца.
— Будь по-вашему, — вздохнул архивариус. — Итак, мои агенты приехали в Казань восьмого сентября...
Говорил надворный советник долго. Во время своего рассказа он смотрел в пол, а когда окончил повествование и поднял взгляд на генерал-аншефа, то поначалу даже не поверил своим глазам: тусклый до того взор Лопухина светился радостным светом, а на дряблых щеках проступил легкий румянец.
