Все же тетя Малкеле немало успела.
Глубокая зима. Окна заросли снегом. Комсомолия в клубах, а тетя сидит целыми вечерами, перепачканная чернилами, и работает пером. На столе стоит восьмилинейная лампа, как у каждого портного. В трубе завывает ветер. Дядя сидит у края стола, шьет и порет. Тетя Малкеле сидит у другого края — над своими уроками. Перо скрипит. Вот она подсовывает дяде записку, а у самой лицо сияет. Дядя Ича подносит записку к самой лампе — он может читать только на расстоянии.
Тетя Малкеле пишет ему так:
«Я здорова. Ты идеш. Иди к печке, дастань глечек. Имы будим пить чай. От миня твоей уважаемой жины Малки Хвост».
Дядя Ича улыбается. Он доволен. Потом, когда они уже сидят за чаем, он заводит с ней поучительный разговор. На мелочах он не останавливается. Он говорит о самом существенном.
— Нет, так не пишут, — заявляет он, — говорить так — еще допустимо, а писать надо деликатно.
Тетя Малкеле начинает даже беспокоиться.
— Вот ты пишешь, — говорит он: — «Я здорова». Это неделикатно выраженная мысль. Так нельзя писать.
— А как же? — спрашивает тетя.
— Надо писать, — и дядя Ича закрывает глаза, — надо писать: «Я пребываю в наилучшем, полном здравии».
Тетя Малкеле видит, что он прав.
— Списывай из письмовника, — говорит он, — потому что теперешняя метода что-то совсем не то… И книжки надо читать! От книг набираются ума. Был раньше писатель Шомер,[4] у него можно кое-чему поучиться. Теперешние не годятся, что-то все у них про солнце да про луну.
А на дворе, в темноте, как огромная серебряная миска стояла зима.
* * *
Стояли страшные морозы — тридцать пять градусов. Белые крыши сползли до самой земли, по вечерам снег, и воздух походил на горящий синим пламенем спирт.
Улицы пустовали, хотя только что наступил вечер. Кто же эти двое, которые отправились гулять в такую стужу? Это Бера дяди Ичи и Хаеле дяди Юды вышли со скользкого двора и пустились по улице.
Самое время, если хочешь чего-нибудь добиться!
Беру холод не берет. Но Хаеле зарылась в воротник и идет, стуча высокими ботами, как на виселицу.
Во дворе говорят:
— Что поделать с этой девушкой, если она выбирает для своих любовных похождений только морозы да метели!
А молчаливая тетя Гита, которая из рода раввинов, однажды сказала ни к селу ни к городу:
— Этой девице быть матерью водовоза!
* * *
Бера и Хаеле молчали. Он бежал немного впереди и набирался храбрости — даже под Казанью ему не приходилось так туго.
— Хаеле, я тебе нравлюсь?
