Дядя Ича вспыхнул, как огонь:
— Сорванцы, что здесь для вас — театр или кино, где показывают белых медведей?
И когда стало тихо, лишь тогда услышали из-за печки ядреный смех дяди Фоли, как будто там перекатывали камни. Он туже затянул ремень на штанах, стараясь задушить этим свой утробный смех.
Он смутился и ушел.
Возмущенный дядя Ича стал читать псалмы над покойником. Тогда сорванцы нашли нужным как можно скорее улизнуть из дома. Кроме того, Тонька должна была сегодняшней ночью совершить с легкой кавалерией налет на Церабкооп, что ни в коем случае нельзя было откладывать. Она попросила, чтобы подождали с похоронами — утром она непременно придет. Фалк помчался с ней. С тех пор как они стали собираться во Владивосток, их уже не разлучить.
* * *
Сквозь раскрытую дверь (чтобы вышел трупный запах) виднелась далекая снежно-белая ночь с холодными разноцветными звездами. Там стыл сухой и прозрачный мороз. Было тихо и пусто.
Павел Ольшевский, уходя со двора, с любопытством расспрашивал у прижавшейся к нему жены, почему дядья не надели тфилин и талес и не трубили в шофар. Соня ответила ему, что даже старое поколение, видимо, уже не такое, как было, а насчет шофара он ошибается, потому что в шофар трубят только в праздник Швуэс, в память того, что патриарх Авраам вывел евреев из Египта.
Около покойника остались тетя Гита и дядя Ича. Они облегченно вздохнули, зажгли медные подсвечники у изголовья, перевернули картины лицом к стене, завесили зеркала, часы и стали совершать обряд, как полагается.
Тетя Гита даже подошла к покойнику и проговорила басом:
— Зиша, ты можешь быть спокоен, мы тебя, Бог даст, выпроводим как праведного еврея!
На это дядя Зиша ничего не ответил.
В полночь зашел выспавшийся дядя Юда. Ни на кого не глядя, он сразу принялся читать псалмы охрипшим, утренним голосом. В окнах светало. Было действительно очень благородно со стороны дяди Юды, что он среди ночи все же вспомнил о брате и вскочил с кровати, чтобы помочь тому в его трудном положении.
Тетя Гита этого никогда не забудет.
* * *
Утром пришли сорванцы, и снова стало буднично. Они отчаянно торопили с погребением.
— Хватит вам, бабы, причитать, — кричали они, — довольно!
Бера привез откуда-то черный ящик, и прежде чем женщины успели закутаться и влезть в валенки, мертвый дядя уже мчался в заоблачный мир. За ним пришлось бежать. Конечно, большого удовольствия от таких похорон уже не было.
На кладбище дело чуть не дошло до срама перед людьми. И тогда тетя Малкеле подступила к Бере с гневными словами:
