Добром должна быть признана и война, в зависимости от тех исторических причин, которые её вызывают, и в зависимости от тех государственных целей, которые она преследует.
Таким образом, и здесь, вне Церкви, моральный смысл войны определяется конечною целью, во имя которой идёт борьба государства с государством.
* * *
Итак, из анализа заповеди «не убий» и понятия «войны» вытекает положительное решение вопроса: допустима ли война с христианской точки зрения?
Моральная оценка войны не может иметь абсолютного характера. Война может быть и добром, и злом в зависимости от целей, которые она преследует. Индивидуальная христианская совесть не должна смущаться принципиальным отношением к войне. В принципе война недопустима. Но совесть должна очень смущаться вопросом: во имя чего ведется война? Ибо если не всякая война зло, то и не всякая война добро. Христианин может принять только ту войну, цели которой могут быть благословлены Церковью.
Из анализа событий в Гефсиманском саду вытекает ненужность вооружения Церкви мечом, так как абсолютная Правда и Истина, воплотившиеся в Богочеловеке и в историческом процессе реализуемые в Церкви, – сами в себе носят все силы для своего конечного торжества. Точно так же как поднимающие против неё меч сами в себе носят залог своей погибели.
И наконец, из анализа христианского отношения к власти следует положительное отношение к войне, поскольку она является реально необходимой в историческом процессе.
Многие смешивают любовь со слащавой улыбкой. Больному, всё спасение которого в ампутации ноги, вместо «жестокой операции» давать сладенькую водицу – это не любовь!
Или, вы думаете, не было в сердце Сына Божия любви, когда Он бичом гнал торгующих из храма?[6] Или когда Он в пламенном гневе произносил эти грозные слова: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры… Безумные и слепые!.. Змии, порождения ехиднины! как убежите вы от осуждения в геенну?»[7]
Да, в глазах Христа отражалась зелёная Галилея. Но в них же была запечатлена и грозная Голгофа. Да, Он трости надломленной не переломил. Но Он же проклинал негодную смоковницу и возвещал, что секира уже лежит у подножия мёртвого дерева![8]
В Сыне Божием была Божественная любовь, но не было слабосильной сантиментальности!
Когда-то Победоносцев писал Толстому, что они по-разному понимают Христа.
Для Победоносцева Он Муж, исполненный силы.
Для Толстого – расслабленный.
Я не принадлежу к числу поклонников Победоносцева. Я считаю, что Церковь долго не оправится от того тяжёлого наследства, которое он оставил после себя в качестве обер-прокурора
