– Я-с, Надежда Ивановна… я-с… я начал, но еще не окончил, – заикается Кобыльников.
– А я так думаю, что вы только похвастались, что умеете стихи писать!
И Наденька порхнула от него, как птичка.
– Я, Надежда Ивановна, много уж написал, – умолял вслед ей Кобыльников.
Но Наденька была уже далеко и щебетала, окруженная своими подругами.
– Ах, дай поскорее! – умоляла Нюта Смущенская.
– Mesdames! мы уйдем читать в спальную! – говорила Настя Поплавкова.
– Нечего читать! он только похвастался! он совсем и не умеет писатьстихи! – отвечала Наденька голосом, которому она усиливалась сообщитьравнодушный тон, в котором слышалась, однако ж, досада, – mesdames, мы егоне будем принимать сегодня в наше общество!
В это время Кобыльников приблизился.
– Наденька! – сказал он умоляющим голосом.
Наденька вскинула головку и взглянула на него так гордо, что бедныйпоэт внезапно почувствовал себя глупым.
– Вот еще новости! – сказала Наденька, и притом так громко, чтоКобыльников осмотрелся во все стороны и не на шутку струсил, чтобвосклицания этого не услышал папа Лопатников.
После того вся юная компания порхнула в другую комнату, оставивКобыльникова окончательно убитым.
– Какой он, однако ж, жалкий! – заметила при этом Нюта Смущенская.
– Вот еще, жалкий! хвастун – и больше ничего! – хладнокровно ответилажестокосердая Наденька.
Кобыльников стоял словно обданный холодной водой. На душе у него былосмутно и пусто, и как на смех еще подвернулись тут два скверные и глупыестиха:
Ничто меня не утешает, Ничто меня не веселит… -
которые так и жужжали, словно неотвязный комар, в ушах его.
"Что за проклятый вечер! Сначала эта рифма подлейшая, а теперь вот иеще какая-то мерзость лезет!" – подумал Кобыльников и даже сгорел весь отстыда.
А вечер между тем шел своим чередом.
Папа Лопатников без трех обремизил статского советника Поплавкова, несчастие которого до такой степени поразило присутствующих, что все, дажеиграющие, как-то сжались и притихли, как бы свидетельствуя этим скорбныммолчанием о своем сочувствии к великому горю угнетенного многочисленнымсемейством мужа. Поплавков сидел красный как рак и как бы не понимал, чтовокруг него происходит; даже ремиза не ставил, а бессознательно чертилпальцем по столу какую-то необыкновенную цифру. Супруга же его, заглянув вкомнату играющих, тотчас повернула налево кругом и сказала во всеуслышание:
– А мой дурак только и дела, что проигрывает!
Дети шумели и волновались: Митя Прорехин доказательно убеждал ВасюЗатиркина отдать ему свою долю орехов, приводя в основание такой резон, чтоу того, кто кушает много лакомства, делаются со временем соломенные ножки. Маня Кулагина упрашивала братца Сашу представить, как у них на двореиндейские петухи кричат: "Здравия желаем, ваше благородие!" Сеня Порубин, мальчик горбатенький и злющий, как бы провидя, что происходит в душеКобыльникова, подбегал к нему и начинал задирать насчет отношений его кНаденьке, причем позволял себе даже темные намеки относительно каких-тоинтимностей, будто бы существовавших между Наденькой ипервоклассником-гимназистом Прохоровым, который в это самое время забился вугол и, видимо, наслаждался, ковыряя в носу. И Кобыльников никак не могпоймать Порубина, чтоб надрать ему хорошенько уши, потому что скверныйчертенок, произведя ехидство, ускользал из рук его, как змея.
