Здесь нет нужды подробно останавливаться на тех анатомических изменениях и той созидательной деятельности, которые сопровождали рост сознания у других видов — от пчел и птиц до дельфинов и слонов, — или у тех, от которых произошли и обезьяны, и гоминиды. Однако окончательный прорыв произошел с появлением того существа, которое мы теперь называем человеком, — по нашим нынешним предположительным оценкам, около пятисот тысяч лет назад.
Благодаря исключительному развитию у человека сильных чувств, восприимчивости к впечатлениям, избирательного интеллекта, которые и породили в конце концов язык и сделали возможным обучение путем передачи знаний, часы сознания превратились в дни. Поначалу такая перемена опиралась главным образом на усовершенствования в нервной системе; но когда человек изобрел средства запоминать прошлое, фиксировать новый опыт, обучать потомство, заглядывать в будущее, — сознание отвоевало себе века и тысячелетия: отныне оно выходило за временные рамки существования индивидуума.
В позднепалеолитическую эпоху некоторые охотничьи народы, названные впоследствии «ориньякскими» и «мадленскими», совершили еще один скачок вперед, запечатлев образы сознания в живописных и скульптурных творениях. Это проложило тропу, по которой пошли развившиеся позднее искусства зодчества, живописи, ваяния и письменности, — искусства, придуманные для того, чтобы усиливать и закреплять сознание в доступных для передачи и восприятия формах. Наконец, с изобретением письма (около пяти тысяч лет назад, или даже раньше), освоенная сознанием область еще больше расширилась и увеличилась.
Когда же наконец начинается период документированной истории, то органическое, биологическое время словно опрокидывает то механическое, облеченное в материальную форму время, которое отмеряют календари и часы. Важно не сколько времени ты живешь, но насколько содержательно ты прожил; сколько смысла вобрала в себя и передала потомкам твоя жизнь. Самый скромный человеческий ум охватывает и преобразует больше сознательного опыта за один-единственный день, чем вся наша солнечная система способна была вместить за первые три миллиарда лет до возникновения жизни.
Для человека чувствовать себя умаленным (как это часто случается) при мысли о необъятных пространствах вселенной или о нескончаемых коридорах времени, — это все равно, что пугаться собственной тени. Ведь лишь в свете человеческого сознания вселенная и становится видимой, а исчезни этот свет — и останется лишь ничто. Могущественный космос предстает таковым лишь на освещенной сцене человеческого сознания, вне ее он окажется бессмысленной фикцией. Лишь благодаря человеческим словам и символам, фиксирующим человеческую мысль, ту вселенную, открытую астрономией, можно спасти от ее извечной пустоты. Без этой освещенной сцены, без той человеческой драмы, что на ней разворачивается, весь театр величественных небес, столь глубоко трогающий человеческую душу, возвышающий ее и приводящий в замешательство, — вновь ввергся бы в экзистенциальное ничто, словно выморочный мир кудесника Просперо.
