— А я согласен и на такого, но чтоб футболист, а не Ломоносов. Ты в футбол играешь?
— Не играю.
— И я не играю.
— Почему не играешь? У нас все мальчишки играют.
— Некогда мне в футбол играть, образование получать надо. Зубрю я целыми днями, аж в голове трещит.
— Ну, и ладно. Зачем он, этот футбол? Правильно твоя мама сказала: бегают за мячом, как дурачки.
— Много ты понимаешь.
— Не меньше твоего. Есть и получше игры.
— Ну, например?
— Прятки. Казаки-разбойники. Классики.
— Какие классики?
— На квадраты асфальт чертишь и прыгаешь, — пояснила она. — Называется «классики».
— А я классиков читаю. Добролюбов, Гёте, Карл Маркс, — уныло произнес Минька, — «Быть или не делать», «Доктор Фаустус», «Капитальный матерьялизьм».
— А мы играем, — сообщила Майка и смешливо добавила. — Спи, вундеркиндер.
— Сама дура.
Минька задышал часто-часто. Можно было подумать, что он собирается плакать, но девочка поспешно отогнала эту мысль. Вундеркинды не плачут, у них, как сказала Марианна Колуновская, большое будущее.
Она закрыла глаза, а когда их снова открыла, уже наступило утро: в купе не было ни Миньки, ни его мамы. Они сошли с поезда, словно их и не было никогда.
Приснились.
Напевая что-то, Никифор шагал в сторону «Детского мира». Майка шла следом. В ее кармашках покоились веселые жужики, а голова девочки полнилась непростыми размышлениями.
— Там у вас человек на дереве, — вспомнила она.
— На суку? — уточнил Никифор. — Что делает?
— Ничего. Висит.
— Надо же. А раньше он сук пилил. Поумнел! — он был удивлен. — Бывают же чудеса. Может, и в штатные служки переведем…
— Вы не хотите ему помочь? — обрадовалась Майка.
— С чего ты взяла, что ему нужна помощь?
— Он же бедный. Висит. Мучается… кажется, — неуверенно произнесла девочка. И впрямь, с чего она взяла?
— Мало ли кто чем кажется. А помогать нужно только тем, кто действительно нуждается.
— Откуда вам знать, кому надо помогать, а кому нет? — буркнула Майка.
— Уж во всяком случае, не Заштатному Дурню. Он себя ищет, а в таких случаях посторонняя помощь не требуется.
— А вот он упадет и расшибется.
— Каждый по-своему себя ищет, — он пожал плечами. — А Дурень надоел всем, хуже жабьей королевны. Переменчив слишком: уж в чем он себя только не искал! И пилил, и строгал, и крестиком автопортреты вышивал, а уж как он играл на нервах — ты себе не представляешь, — Никифор подержал себя за щеки, словно у него заболели зубы. — А найти себя так и не смог. Одно слово — Дурень. И ему, известное дело, никакой закон не писан, — лысый умник замолк, подумав что-то интересное. — Да, вот бы его попытать? Ты какой закон знаешь?
