«Не будем судить предков строго, — должен сказать Игорь. — Их жизнь была гораздо тяжелее нашей. Им еще не удалось победить опаснейшие виды болезней, решить политические и экономические проблемы. Они боролись за выживание. Поэтому неудивительно, что они были склонны к насилию, многие впадали в депрессию и суицидальные настроения. Они говорили друг другу: зима близко. И посмотрите, как они ошибались: мы живем в прекрасном обществе, пронизанном светом справедливости».
И вот теперь, глядя на него с восьмого ряда, Татья знала, что Игорь этого не скажет. Иначе он перестанет быть Крюком.
— Сейчас мы разберем, что есть апокалиптическая и постапокалиптическая литература, -- говорил Игорь, небрежно выбросив из речи карьерно нужный фрагмент. – Истоки ее находятся в эсхатологии – учении о конце света. Одно из самых ранних произведений такого рода, Книга Даниила. Относится ко времени восстания Маккавеев против владычества селевкидских царей.
Заметив, как сильно дрожат от злости пальцы на руках, Татья сжала их в замок. Бесит! Эгоист! Упрямец! Ладно не о ней, хоть бы о семье своей подумал! Что будет с его маленькими детьми, если он вылетит из института? Охватившая ее злость была так сильна, что даже горькая правда – у него семья, которую он никогда не оставит, а она всего лишь влюбленная дура – не причинила обычной боли.
Неожиданно для себя самой Татья поднялась в полный рост.
Игорь остановился на полуслове, по аудитории пошла цепная реакция. Сначала повернули головы сидящие рядом, потом те, кто за ними, и вот уже Татью со всех сторон бомбардировали удивленно-выжидающие взгляды.
– Вы что-то хотели, Литвинцева? – с вежливым интересом спросил Крюк.
– Я… – она стушевалась, не зная, что сказать. Стоять столбом – глупо, снова сесть – еще глупее. Сзади уже раздались первые смешки.
– Мне нужно выйти, – сказала она преувеличенно громко, чувствуя, как пылают щеки и уши.
– Выйдите, – разрешил Игорь равнодушным голосом.
Татья посмотрела прямо ему в лицо – неужели даже взглядом не попросит прощения?!
Не попросил.
Она схватила сумочку и почти бегом покинула аудиторию. В коридоре остановилась, не понимая, зачем здесь, для кого, для чего. Татья чувствовала себя бесконечно одинокой. Только она и густой, колючий воздух. В висках стучало: «Я ничего для него значу. Просто взял и выбросил все, что я придумала для него!»
Глаза защипало от слез. Татья зло вытерла их рукавом – не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел ее плачущей, – но слезы было уже не остановить. Прижав сумочку к груди, она побежала по коридору мимо закрытых дверей аудиторий и проекций портретов ученых мужей, с укором глядящих ей вслед.
