— И я тоже, — улыбнулся Яков. — Я имею в виду и тебя, и меня — нас обоих.
Это была фраза, которую Яков слышал от Роско Хайнеса, и он занес ее в свой мысленный словарь английского языка. Он так же, как и Марко, хотел бы гордиться своим английским, но им обоим до этого предстоял долгий путь.
Марко смотрел на сестер О'Доннелл, которые прошли совсем рядом от них, стараясь пробиться сквозь толпу к самой корме парохода.
«Блондинка, — думал Марко. — Какая красивая. Она напоминает мне… Что? Лилию, может быть… Что-то очень хрупкое, но в то же время и сильное».
Джорджи заметила глазевшего на нее грязного итальянца.
«Красивый и, вероятно, развратный», — решила она.
Джорджи не поняла, почему ее старшая сестра выбрала Америку, и сначала была даже против этой идеи. Но после того, как пароход покинул Квинстаун, Джорджи охватило волнение, связанное с ожидающими ее неожиданностями, и даже ужасные условия третьего класса перестали действовать на ее душевное состояние. Она все больше погружалась в фантазии об Америке.
— Я читала, что у них есть горы, выше, чем наши Альпы, — сказала она Бриджит в первый день после отплытия, когда обе они стояли у борта, вглядываясь в океан. — И там есть пустыни, еще более страшные, чем Сахара.
Она сделала паузу, чтобы потереть глаза. Бриджит заметила это.
— Джорджи, дорогая, перестань, — сказала она. — У тебя от этого краснеют глаза.
— Знаю, но они ужасно чешутся.
— А ты пользовалась жидкостью для промывания глаз, которую я тебе купила?
— Да, но, кажется, она мало помогает. И все-таки, как ты думаешь, Америка большая?
— Говорят, что от Нью-Йорка до Калифорнии — три тысячи миль.
«Она должна быть достаточно большой, чтобы в ней можно было затеряться», — подумала Бриджит.
Марко вспоминал.
— Никогда не произноси в конце английских слов звук «а», — говорила ему английская синьора. — Так говорят только итальяшки, а ты ведь не хочешь, чтобы тебя считали итальяшкой. Ты хочешь быть итальянцем. Ты хочешь гордиться собой.
Марко все помнил, но, взволнованный знакомством с Яковом, тут же забыл обо всем. Но теперь, когда он лежал на своей верхней койке трехъярусной каюты в вонючем третьем классе «Кронпринца Фридриха», он мысленно высек себя.
«Нельзя говорить: я-а Марка Санторелли, а надо: я Марко Санторелли. О Боже, как все это сложно запомнить. И какая здесь вонь!»
Марко вспоминал и другое, более всего нищету. Все девятнадцать лет своей жизни он не знал ничего, кроме бедности в ее худшем виде, беспросветной бедности. Его семья арендовала жалкий участок земли на палимых солнцем каменистых холмах северной Реджо Калабрии, недалеко от Мессианского пролива, отделяющего Италию от Сицилии, подобно Сцилле и Харибде в древнем мифе. Земля являлась частью владений графа ди Луна, богатого землевладельца, чьи предки прибыли из Испании, когда Калабрия входила в Королевство Обеих Сицилий.
