Он шепчет:
«Кто подобен зверю-призраку? Кто может сразиться с ним?»
Мужчина спрашивает себя, он ли произносит эти слова, или они внушены ему зверем.
Зверь шипит.
«Но у тебя больше нет начертания!»
Ибо никому нельзя ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание.
«Тот, кто поклоняется зверю-призраку и его образу, будет пить его напиток жизни. Тот же, кто отрекся от него, будет пить вино его ярости!»
Из ран на лбу и правой руке течет кровь.
Теперь зверь-призрак воет. Он властвует даже над ветром, с шумом разбивающимся о скалы вокруг них.
«Поступающие так будут мучимы в огне и сере! И не будут иметь покоя ни днем, ни ночью!»
Зверь произносит хулительные слова, обращенные к молодому человеку и ко всем людям. И, вонзив ему в сердце лезвие, толкает в пропасть.
Несколько мгновений молодой человек парит в воздухе, потом раздается хруст его костей, и разум гаснет.
Сразу после того, как взгляд его встречается с остановившимся взглядом ребенка.
In principio erat scriptum[4]
ГРЕНОБЛЬ,
3 июля 2007
Начало лета в гренобльской впадине. Здесь царит влажная жара, пропитанная выхлопными газами. Сдав последние экзамены и вернув ключи квартирным хозяевам, студенты торопятся скорее добраться до родных мест — и застревают в пробке на южной объездной дороге. На задних сиденьях подержанных машин свалена в кучу вся их университетская жизнь. Они стремятся к истокам — и отнюдь не все вернутся к началу следующего учебного года.
Циничному Натану нравится начало июля. Его счастье — отчасти продолжение несчастья других. Массовый отъезд студентов, бегущих от летней жары и загрязненного воздуха, уносит с собой и порождаемый ими беспорядок. Окончание семестра — возврат к спокойствию. Наконец-то настает время погрузиться в исследования. Период работы за письменным столом; период, которого Натан и жаждет, и боится: это страх и радость неизведанного, созревания идей, которые он сотни раз развивал на лекциях перед студентами.
Обычно из этого не выходит ничего значительного. Распечатанные на принтере результаты его изысканий часто разочаровывают. Натан даже начал сомневаться в своих исследовательских способностях. На факультете полно посредственностей, которые воображают себя светилами науки и с которыми приходится ежедневно сосуществовать, вынося их высокомерные претензии.
«Одной посредственностью больше, одной меньше…»
Идеальный образ научных исследований, который он мысленно рисовал, поступая на работу в университет, быстро развеялся, столкнувшись с реальностью внутренних войн за власть между лабораториями и между учеными-преподавателями. Постыдные окопные войны вездесущей бюрократии, которые интересуют его все меньше и меньше и от которых он старается отгородиться.
