Из суждений Щедрина о романе наиболее важно то место в «Господах ташкентцах», где Щедрин говорит о смене на протяжении XIX века двух типов романа: романа, который был «по преимуществу произведением семейственности», в котором «драма… зачинается в семействе, не выходит оттуда и там же заканчивается», и романа качественно иного, общественного типа. «Роман современного человека, — пишет по этому поводу Щедрин, — разрешается на улице, в публичном месте — везде, только не дома». Поэтому прав был Гоголь, который «давно провидел, что роману предстоит выйти из рамок семейственности».[17]
В своих критических статьях, посвященных «Обрыву» Гончарова, а также А. К. Шеллеру — Михайлову, Ф. М. Решетникову, М. В. Авдееву, Д. Л. Мордовцеву, Щедрин подробно развил эту мысль, доказывая, что подлинный материал романисту второй половины XIX века могла дать только «общественность» и прежде всего драма «борьбы за существование» широких народных масс, участие передовой личности в «социальном и политическом движении».[18]
Ряд ценных замечаний о русском романе второй половины XIX века содержится в статьях Н. К. Михайловского 70–80–х годов. Не ограничиваясь суждениями об отдельных русских романистах (Тургеневе, Толстом, Достоевском), Михайловский в 1874 году в заметке о книге М. В. Авдеева «Наше общество в героях и героинях литературы» сделал попытку дать общую периодизацию истории русского романа
XIX века, связав смену его центральных персонажей со сменой основных социальных сил, определявших в различные периоды культурную жизнь общества. «В движении двадцатых годов, — писал Михайловский, — принимали участие различного общественного положения люди, но ядро их составляла военная молодежь аристократического происхождения». На смену им в 40–х годах пришла группа, «гораздо менее определенная» с точки зрения ее общественного положения, ядро которой составлял
«средней руки дворянин». Наконец, «центральным фактом» литературной жизни конца 50–х — начала 60–х годов Михайловский считал «пришествие разночинца». Последний принес с собой в литературу «новую точку зрения на вещи, которая состояла в подчинении общих категорий цивилизации идее народа».[19] При всей непоследовательности, проявленной Михайловским при применении этой общей исторической схемы к отдельным литературным фактам (непоследовательности, связанной с субъективистской окраской его народнических взглядов), намеченная им периодизация имела для своего времени большое значение как опыт социологического истолкования истории русской литературы вообще и, в частности, истории русского романа.
