И все равно она скинула туфли, сложила одежду. Нагая, с развевающимися волосами, с сухими глазами, Эрика Гаррисон бросила последний взгляд на мир и увидела статую.
Статуя была небольшой, пониже человеческого роста, явно посредственной. Но в ту минуту, озаренная звездным светом, казалась удивительно привлекательной, видением из сна.
Тоже женщина, тоже нагая. И в ее зеленом лице тоже отчаяние, усталость… и еще нечто.
Медленно, не отдавая себе отчета в своих действиях, Эрика подошла к статуе. На постаменте были выгравированы слова, но в темноте она не могла их прочесть. Проведя кончиками пальцев по высеченным буквам, разобрала пи, эпсилон, ро, после чего поняла, что перед ней Персефона.
Эрика коснулась лица статуи. Персефона была самой трагичной из богинь, девушкой — юной, лет восемнадцати — обреченной проводить треть каждого года в подземном царстве как супруга Аида, владыка мертвых. Она без конца умирала и воскресала, и каждый час ее в свете дня был омрачен тьмой, в которую она погружалась и будет погружаться опять.
В лице Персефоны Эрика видела страдание, утрату, но в нем была и решительность, запечатленная в чуть вздернутом подбородке и ровной линии бровей.
И Эрика впервые подумала, что стойкость — это своего рода победа. Крепиться, не признавать себя побежденной — может, собственно, только в этом и заключается жизнь.
А если в жизни есть еще что-то, обрести это можно в свете дня, а не в черной воде.
Внезапно Эрика осознала, кто она, где находится и как выглядит. Нагая женщина, стоявшая перед бронзовой статуей, своим подобием, на ночной пристани, под созвездиями, названными в честь богов.
Эрика вернулась к своим шортам и блузке. Торопливо оделась в страхе, что какой-нибудь прохожий увидит ее. Потом ушла с пристани, не оглядываясь на статую.
На другой день и затем еще в течение многих дней и вечеров она возвращалась на пристань, разглядывала бронзовую Персефону в разном освещении. Статуя не раз обретала иллюзию жизни, одушевленности. Эрика обладала здравым смыслом и допускала, что стресс у нее вызывает нечто вроде галлюцинации.
Но воспринималось это не так, и в конце концов она была не совсем уж реалисткой. У нее было чувство, глубинное чувство, что в тот вечер ее спасла Персефона или некая охранительная благодать.
Сидя на корточках у разверстого рта в каменном лике земли, Эрика Стаффорд предавалась воспоминаниям о той истории и черпала в них силы.
Она толком не знала, верит ли в судьбу, в предопределение, но если ход вещей подчинялся какому-то замыслу, то ей надлежало быть здесь сейчас и делать то, ради чего приехала.
