Всю дорогу было неловко: как я появлюсь перед ней? Старушка спешила мне навстречу, опираясь на посох. Все время я чувствовал на себе ее ласковый взгляд и не мог прямо смотреть ей в глаза, боясь встретить в них радостное ожидание подарка, которое сменилось бы разочарованием.
Особенно неловко было открывать чемодан, раздавать гостинцы, прибежавшим детям. Мне стало стыдно за свою мелочность, малодушие. Я подошел и вручил ей обыкновенный кошелек из кожзаменителя. Право, подарка более глупого нельзя было придумать. Да и купил я его, имея в виду вовсе не ее.
Она обрадовалась, слезы потекли по морщинам. Я пробубнил что-то насчет платка, оправдываясь и в то же время давая понять, что не забыл. В начале она не поняла, потом догадалась, о чем я.
— Ну что ты, главный подарок для меня ты сам. Пока жива, еще раз тебя увидела, много ли старухе надо!
Я почувствовал облегчение: значит, не помнила, не думала все время о платке (все время думал о платке я), ведь она же и не просила непременно в этот раз!
Потом о своем обещании я вспоминал все реже, отвлеченнее. Приближались каникулы. Как-то вечером вернулся в общежитие. Почему-то перед глазами стояла бабушка: видел ее маленькой девочкой, невестой, старухой, идущей вдаль, горбясь…
Утром я обошел все магазины и достал точно такой, как она хотела: с длинными кистями, с алыми цветами на голубом фоне — большой шерстяной платок. Но не мог успокоиться, пока в тот же день не улетел домой. Я торопился, мысленно подгонял самолет, так не терпелось быстрее вручить. Шаль я держал на коленях, словно бабушка ее уже сто лет носила.
Вышла встречать меня, как обычно, вся улица, взрослые и дети, и как будто не все. Шли навстречу, как и прежде, но словно не так. И улыбались мне как обычно, но как-то сдержаннее.
Согнутая старушка не ковыляла среди них, опираясь на свой посох. И дети ее не обгоняли.
