Теперь, когда у меня с огромным опозданием появился некоторый вкус к Жизни, я нахожу его в том, чтобы успеть как следует предвкусить те немногие радости, которые она дарит — нет, не дарит даже, а с надменным видом выдает, неохотно извлекая их из потайного ящичка и тут же его стремительно захлопывая. У нее правильный овал лица, прямой нос, грустноватые зеленые глаза и тонкие, нервически-тревожные губы. Это я уже о Насте. Завтра попробую тщательнее ее изучить, прежде чем проваливаться в безумие: не сразу надо к ней приблизиться, а сначала зафиксировать ее облик общим планом, затем, слегка соприкасаясь с круглой прохладной грудью, прочувствовать, действительно ли что-то тогда возникло между нами, потом вчитаться в глубину взгляда. Да, еще не забыть посмотреть на ноги, чего я, конечно же, не сделал в прошлый раз, — посмотреть не с целью оценки: теперь меня уже не отпугнет короткость или кривизна, — а просто для полноты картины. И еще расспросить — о родителях, о детстве, о первой любви, а если сама захочет рассказать — выслушать и обо всем остальном. Любопытство? Может быть, но любопытство все-таки не порок, о чем теперь могу говорить не машинально-фразеологически, а достаточно компетентно, поскольку на стезю того самого порока неделю назад я ступил как бы случайно, а теперь отправляюсь уже вполне сознательно.
Книга жизни должна быть прожита, а не прочитана. Не знаю, кто это сказал первым, — цитирую в дословном переводе с немецкого, где антитеза «прожита — прочитана» подкреплена еще и звуковой перекличкой (gelebt — gelesen), но не исключено, что первоисточник более древний. А мы ведь с вами больше читали, чем жили, — такая уж наша судьба. И где-то на полпути стал я примечать, что происходящее со мной то и дело смотрится некоей цитатой, чем-то ложноизвестным, тем самым, уже упоминавшимся «дежа-лю». Тогда мы еще все на свете пытались называть «текстом»: очень престижное было слово, хотя значит оно всего-навсего «ткань», а ткань может быть и грубой, и дешевой, и отвратно-синтетической, не дающей дышать телу и душе. Вот и сейчас литературные прецеденты только мешают проживать происходящее. Противно идти по улице, ощущая себя ходячей цитатой.
«…И рука подлеца нажимала эту грязную кнопку звонка…» (курсив не мой, а цитируемого автора). Совсем она не грязная, даже белая. И насчет «подлеца» — не надо: я, в отличие от некоторых поэтических завсегдатаев подобных заведений, здесь только во второй и, надеюсь, в последний раз. Сразу начнем разговор с установления другого способа связи: уверен, что и неделю назад Настя поведала бы мне свои координаты, помимо рабочего, так сказать, телефона. Сильно стучит сердце — уже не от страха и даже не от стыда: пусть смотрит на меня своим глазком черная железная дверь сколько ей заблагорассудится.
