Одно практическое следствие, вытекающее из этой теоремы. Сочинителей часто спрашивают: вот тут у вас правда или вымысел? Спрашивают из естественного читательского любопытства. Без любопытства нет живого контакта между читателем и текстом, и тем не менее лучше прямого ответа на такие вопросы избегать. Ответите: «правда» — люди скажут: да он всего-навсего описал то, что с ним было; какой он художник? Ответите: «вымысел» — скажут: да это он все выдумал, не было у него в жизни ничего такого уж интересного. То есть вам предлагают два варианта на выбор: признать себя либо лишенным творческого воображения, либо убогим «по жизни». Как говорится, оба хуже.
Душа вкуша… Давно не спалось так глубоко и так всеобъемлюще. Нервная пыль, покрывавшая меня снаружи и изнутри, вся куда-то удалилась. Да, в занятной химчистке мы вчера побывали… И довольно трудно будет себя убедить в том, что этого не было.
«Является ли оппозиция «нормативность/ненормативность» релевантной для описанной выше коммуникативной ситуации?» — вяло читаю я машинопись данного мне на рецензию сборника статей и пытаясь уйти в скучную работу от блуждающих во мне неуместных эмоций. Ох, не является — вынужден я признать, отодвигая в сторону эту тягомотину.
В таких случаях ждешь неожиданности, повода для бегства, и просто подарком звучит телефонный голос все той же неизбывной Сьюзен, уже три дня проживающей в академической гостинице с тараканами, но проявившейся только сейчас и имеющей для меня соблазнительно-пригласительное письмо из Калифорнии, за которым я должен прибыть незамедлительно, поскольку у подруги моей сегодня еще три встречи, а вечером отъезд в Питер, откуда она отбудет уже непосредственно в Сан-Франциско. Ладно, еду.
Гостиница действительно академична, то есть все здесь старое и облезлое, но насчет тараканов — типичная антисоветская гипербола (ну где они? покажи хотя бы одного); тут же к Сьюзен подваливает еще одна гостья, а woman of no importance неопределенного возраста и цвета, и я, упаковав заокеанское письмо во внутренний карман, ближе к сердцу, дипломатично вытекаю на Ленинский проспект. Между прочим, люблю его, и вообще Москва для меня не сводится к набору таких общих лирических мест, как Арбат, Чистые пруды, пречистенские и сретенские переулки с их внутренними дворами. Москва бывает еще и юная, длинноногая, не обремененная тяжелой исторической памятью. Так смотрится она своими проспектами (само слово «проспект» появилось на карте города меньше, чем сорок лет назад, в весенне-оттепельное время), особенно Кутузовским и вот этим, по которому я вместе с отцом и его институтом ходил на майские и октябрьские демонстрации. По красным транспарантам отнюдь не ностальгирую, они тут ни при чем — просто остро-прустовских воспоминаний, недочувствованных эмоций, недодуманных мыслей здесь много развешано. Когда я в последний раз проходил мимо серости Госстандарта и желтизны Жолтовского дома? И что здесь так радикально изменилось — никак понять не могу.
