— Ну, поскольку мы с Настей уже чуть раньше познакомились, то… — произношу я с такой интонацией, как будто передо мной пять студенток и лишь одну из них я могу рекомендовать в аспирантуру. «Как говорится, prior tempore — potior jure»[2], — это у меня уже хватает ума проговорить не вслух, а про себя. Дурила ты: для всего ищешь нравственно-правовое обоснование — вместо того, чтобы просто пользоваться своим правом и делать то, что нравится!
Настя явно чувствует себя отличницей и сдержанно сияет. Иду за нею в другую комнату, по пути, в коридоре, руководительница предприятия со спокойным азиатским взглядом тактично называет мне требуемую сумму, довольно божескую, надо сказать. Вот, возьмите, пожалуйста.
В комнате нормальная, стандартная обстановка: ты такую именуешь «мещанской», а я назвал бы ее народной. Светит торшер, на серванте мурлычет двухкассетник, окна малиново зашторены.
— Ну, и что же мы будем делать?
Этот вопрос я хотел задать, но Настя меня опережает. Остается только с доступной мне степенью властности и решительности взять ее за плечи и приблизить к своему повсеместно пульсирующему телу. Согласно западным романам и фильмам представительницы этой профессии вроде бы не должны целовать клиента в губы, но у России, у Насти во всяком случае, особый путь…
Меня отбрасывает (кто? не знаю) лет на тридцать, а то и с лишним назад, когда такие крепкие, простые и отчаянные девчонки были для меня предметом достаточно дистанционного созерцания, в лучшем случае — как спутницы полустаршего брата: недаром я сейчас выступаю под его именем.
Кажется, я молодею, даже юнею настолько, что готов довольствоваться поцелуями. Еще немного — и, как в фантастическом фильме, начну уменьшаться до дошкольного возраста и роста. Но Настя-то с моей фантазией не совпадает: вовсе она не шестнадцатилетняя драчунья из рогожского двора, а взрослая женщина, находящаяся при исполнении определенных обязанностей. Спрашивает разрешения раздеться, и я не могу ей в этом отказать. Однако… Одним словом — обнаженщина… «Какая красавица!» — вырывается у меня безо всякой иронии, на наивно-первозданном серьезе, и в ответ на меня движется высоченная белая волна такой безотчетной и бесконтрольной симпатии, с какою прежде мне встречаться просто не доводилось. Сознание, так мне осточертевшее, полностью выключается. «Ну что, оденем резинку?» — вопрошает как будто издалека нежный голосок, и я окончательно сдаюсь в многолетней профессиональной борьбе за правильное употребление глаголов «одеть» и «надеть»…
