— Отличный парень. Большой кайюн.
Ему было неловко, когда его лакей, открыв саквояж, отнес его испорченный костюм к Лиззи.
— Что, черт возьми, произошло? — завопила она. — Твой костюм теперь не наденет и последний нищий!
— Но это же ясно! — раздраженно ответил Иван. — Я предпринял попытку покататься на пироге кайюнов и упал в болото.
— Боже мой, разве тебя не учили грести в колледже?
— Выдолбленная из кипарисового дерева пирога, это тебе не корабль, — огрызнулся он, — и на ней орудуют не веслом, а шестом!
— Ну, это все равно лодка, разве не так? — возразила Элизабет.
Он попытался вытеснить из сознания то, что произошло после того, как пирога перевернулась. "Я счастливый человек, — убеждал он себя. — У меня есть обожаемый мной ребенок". Поэтому ничего подобного не произошло бы там, на смятых камышах, если бы только на него не подействовала сильная жара. Он должен просто стереть в памяти этот злополучный инцидент!
Но в эту ночь, когда Элизабет в интимной сумеречной обстановке, в накрытой противомоскитной сеткой кровати, повернулась к нему в томном ожидании, он, увидев ее бледные щеки и выбившийся локон ее песочного цвета волос, внезапно был парализован другим видением —…крепкие скулы темно-золотистого цвета, неукрощенный взгляд черных, раскосых глаз Коко.
Нет, он не мог заняться любовью с Лиззи. Только не сегодня!
Иван лежал тихо-тихо, притворяясь, что спит.
Коко лежала на дне пироги, а тень от шляпы, сделанной из пальмовых листьев, висевшей на воткнутом под углом на берегу шесте закрывала глаза от солнца. Из-за ее легкого веса пирога, словно на якоре, неподвижно застыла на тихой водной глади. Нигде поблизости не было видно человеческого жилья, ни одного предмета — дела рук человеческих — кроме вот этой пироги.
Наблюдая за стремительным полетом ярко-красных стрекоз над водой, она грезила о месье Кроули, глаза у которого были такими же голубыми, как и это безоблачное небо у нее над головой. Ей прежде никогда не приходилось видеть глаз такой поразительной голубизны.
А какие у него руки! Она никогда не видела таких белоснежных рук. Точно такие же, как и его сюртук до того, как он опрокинул их обоих в болото. Она громко рассмеялась, вспоминая, как они оба из-за этого рассердились.
Но какие они были мягкие, какие приятные, когда прикасались к ней, несмотря на то, что он был зол на нее из-за поддразниваний. У него было такое чистое, такое сладостное дыхание, когда он целовал ее, а от его кожи исходил тонкий запах дорогого мыла и табака, который просто опьянял ее. Вспоминая, как он ласкал ей грудь, она сама дотронулась до нее, и вновь ее охватила приятная сонливость, как и тогда, вместе с ним.
