Тогда ответила мать:
Если к матери не возвратишься ты,
От бесчестного уйди, сынок,
Но к счастливцу ближе подходи,
Ты сыщи охотника, сынок.
Ты закрой-прикрой свои глаза,
Не беги от пулюшки своей,
Пусть пробьет она твои бока.
Подойдет небесный человек,—
Хлебом-солью будешь ты ему *.
Супруга Мяндаша, Мяндаш-каб, осталась одна. И стала жить, и замуж вышла. Замуж вышла — не живет, а плачет,— своего Мяндаша вспоминает.
Мяндаша вспоминает — песню поет:
Кипел большой котел, бывало,
И пламя днище обнимало,
И был просторен лыпс.
И пламя очага сверкало,
И лыпс родной обогревало…
Да все давно ушло.
Теперь с отродьем человека
Небесного живу.
И котелочек с ноготочек
Себе варю *.
Однажды спала Мяндаш-каб, и приснился ей сон. Мяндаш приснился, привиделся ей Мяндаш мужем. Он сказал ец ласковым голосом:
Жаль тебя мне, женушка.
Знаю я, родимая,
Как живешь ты, мучишься,
Как ты горе мыкаешь.
Молви слово мужу ты:
Пусть стрелйт-застрелит он
В месте во святом меня,
Пусть придет он раненько
И меня добычею
Заберет-захватит он.
Под свою подложит он
И не кажет улице *.
Утром встала Мяндаш-каб и научила мужа велению Мяндаша.
Муж послушался. Он пошел на то место и подстрелил дикого оленя. Добыл и принес свежее мясо.
И стали жить. И муж стал хорошо промышлять.
Ну, и стали жить, а теща бранит дочку, зачем она не сушит постелю, а бросает в проточную воду. Послушалась дочь своей матери, положила шкуру сушиться на солнышко, а сама ушла в вежу. Солнце закатилось. Женка из вежи на улицу вышла, чтобы шкуру прибрать, а постели-то нет!
Невесть куда делась постели!
И старый Мыхкал сказал мне:
— Петь-то уж я не буду,— и он начал петь дрожащим голосом, про себя, чтобы вспомнилось; заметив, что рука моя потянулась к карандашу, он отрицательно покачал головой и перешел на сказ:
— Слушай, тебе сказываю, а не карандашу!
Мяндаш-хирвас сел на задние ноги и молился о своем. И к нему, к хирвасу, пришел охотник и сел против него. И они стали разговаривать.
Мяндаш укорял человека, он напоминал ему, как он, Мяндаш, научил его охотиться на дикарей, как научил прятаться за кусты, рядиться в еловые ветки, и надевать на себя оленьи рога, и за камень хорониться — не был бы виден охотник дикарю. И не он ли, Мяндаш, вложил в руки человека лук, на прокорм его жены и детей? И дал великий завет: в хирвасном стаде, в осеннем стаде диких оленей, убивал бы только одну важенку на прокорм семьи, но не больше того, а на хирваса осеннего стада — запрет...
