Востроглазка все видела! А как увидела — скорей-скорей побежала домой, в старикову вежу забралась, на шкуру легла и последний глазок закрыла, будто она ничуть ничего не видала.
Акканийди меж тем золотое вязанье вяжет, мед-вино пьет, пояс златотканый серебряной нитью рукодельничает, с Солнцевым сыном Пейвальке играет, золотой башмачок на ноги свои примеряет.
— Тут и будем жить,— сказал ей Пейвальке.
Играли, гуляли, а и стала Акканийди угадывать, что скоро вернутся рыболовы домой. И она не стала мед-вино пить и серебром рукодельничать. Заспешила, заторопилась, позабыла посередь пола стать и ногой топнуть. Остался Солнцев дом стоять, в нем Пейвальке ждет Акканийди обратно.
Акканийди домой, в свою вежу побежала, Б вежу вошла, а тут-то Востроглазка не спит.
Рыболовы приехали. Востроглазка в вежу к матери переползла и рассказала ей все, что она видела.
— Бабкина дочка с Солнцем играет, бабкина дочка золото вязанье вяжет, серебряйы нити из лучей Солнца берет, в пояс Солнцеву сыну вплетает и мед-вино пьет... Золотой башмачок примеряет. А мы что?
Оадзь вскричала:
- Все будет твое! Где, где, где,— кричит,— этот дом стоит?
И все они побежали дом Акканийди смотреть, какой он такой красивый стоит, где бабкина дочка с Солнцем играет, золотое вязанье вяжет, серебряные нити из лучей Солнца нанизывает, и в пояс Солнцеву сыну вплетает, и мед-вино пьет...
Акканийди эти крики услышала, бросилась она бежать к своему дому, к дому Пейвальке, к дому матери любимой, к дому Солнцева сына, с которым она играла, мед-вино пила, пояс ему златотканый вязала.
А уж вечер на землю спускался, сумерки разостлали туманы, Солнце за дальние сопки ушло и дом и Пейвальке в небо поднялися. Покинул Пейвальке свою Акканийди.
Акканийди осталась одна.
Оадзь и ее дети на Акканийди набросились. Она к косточкам матери —- нет ей помощи; Пейвальке и дом улетели, она в вежу старика, только успела сказать:
«Не есть я», - и стала невидима.
Тогда Оадзь растянула одну шкуру тюленя на дымник, другую — на двери, третью — на чистые двери.
Востроглазка с братьями вогнали Акканийди в тюленью шкуру, закатали, завязали, по швам зашили и в озеро бросили. Все равно ее не съешь, раз она невидима была.
