— Уйди, уйди, ради Бога, уйдите! Оставьте!.. Оставьте!.. Оставьте меня!..
С Марьей Михайловной сделался страшный истерический припадок. Даша и мамка прибежали на помощь.
Ольга Александровна торопливо, с испуганным и брезгливым выражением лица, бежала домой. Всё, что случилось в этом доме, нарушало, по её мнению, все понятия о светском приличии.
Больную, надломленную Марусю вернувшаяся на неделю Анна Сергеевна увезла к себе в деревню. Как-то внезапно подкравшаяся весна шумела тёплым ветром, растряхивая почки в молодую липкую зелень. Солнце смеялось на небе, земля просыпалась, умытая дождём, и с каждым днём всё расцветало, всё наполнялось жизнью и силой.
Валя, увезённая с матерью в деревню, начинала свои первые самостоятельные шаги. Закинув головку, сверкая прорезавшимися зубёнками, она с отчаянной решимостью бросалась от кормилицы к матери и с хохотом падала головёнкой в её колени.
Прошло лето, заколосилась рожь, темнее стали вечера, длиннее ночи. Вот уже месяц каждое утро, смущённый надеждой, которую подало ему последнее письмо сестры, Иван Сергеевич входил в спальню жены и глядел на синий бархат письменного столика. И вот, через полгода, там снова лежал белый конверт. Как и тогда волнуясь, дрожащими руками он вынул письмо. Это было первое слово от жены за всё время разлуки, в течение которой он ни разу не видел её.
«Прости и приезжай, если можешь забыть. Я не лгала, когда говорила тебе, что любила. Маня».
Он схватил бланк и написал:
«Господь да благословит тебя. Сегодня выезжаю».
— Степан, на извозчике, быстро на телеграф! — и, оставшись один, он всплеснул руками. — Господи, Господи! Господи! — и других слов, другой молитвы не нашлось у этого человека.
Августовское солнце, точно отстаивая конец лета, жарко золотило всю комнату, громко заливались канарейки, а из угловых корзин любимые ландыши Маруси так и дышали ароматом.
1899
