— Ни разу не видела её выходящей из подъезда?
— Ни разу.
Иван Сергеевич встал и как всегда, повинуясь душевной тревоге, начал ходить по комнате.
— На мои письма, по почте и с посыльным, тоже нет никакого ответа, но я добьюсь свидания с ней, я не могу оставить так дело, мне она нужна здесь, передо мной, чтобы я слышал как она собственным языком, стоя вот в этом, своём доме, перед лицом своего ребёнка, откажется навсегда от нас, порвёт всякую связь! Ты понимаешь, Анна, может, это начало сумасшествия, но это моя idée fixe [16], я должен глядеть в её глаза, слышать её голос, иначе я не поверю ничему, никому и не успокоюсь и не приду ни к какому решению. Больше не хлопочи, не делай никаких попыток, — я сам увижусь с нею. Что я послал вперёд тебя — это была трусость; при одной мысли, что я могу встретить её об руку с ним — у меня всё клокотало в груди, в глазах точно огни мелькали, я не отвечал ни за свои слова, ни за поступки, а ведь каждый скандал обрушился бы всею тяжестью на неё… Теперь я уже окреп, овладел собою, и могу ручаться за себя!..
Снова наступило молчание.
— Иван, я думаю, не уехать ли мне, может, она, узнав, что меня нет, скорее согласится на свидание?
— Может быть… уезжай… не потому, что ты мешаешь ей вернуться в дом, а… потому что теперь мне уже никто помочь не может, я поглощён одною идеей и не могу быть справедливым и добрым… Прощай и прости…
— Бог с тобою, в чём прощать?.. Я пойду собираться, не забудь, что я недалеко, в имении, чуть что — пришли телеграмму, я на другое же утро приеду.
Брать и сестра обнялись, поцеловались и вечером Анна Сергеевна уехала. Иван Сергеевич всю ночь ходил, ходил по кабинету, составляя свой план.
На другой день, высмотрев ещё заранее, что двор дома, в котором жила теперь жена его, проходной, и вторые ворота выходят на Моховую, он около трёх часов, соображая, что это был обыденный час её прогулки, подъехал в маленькой, так называемой докторской, каретке в одну лошадь к соседнему дому и велел кучеру сидеть так, как если бы карета стояла пустая у подъезда, и, откинувшись в глубину, ждал.
Ровно в три Вавилов увидал шедшего с противоположной стороны Веретьева, который, не обращая внимания на каретку, вошёл в ворота соседнего дома.
Прошло ещё полчаса, и на тротуаре появилась Марья Михайловна в элегантном сером туалете, с опущенной вуалью, под руку с офицером.
Сердце Ивана Сергеевича забилось, кровь волной хлынула в грудь, сжала горло, зашумела в ушах и снова отхлынула; пальцы рук похолодели, инстинктивно он глотнул раза два слюну, чтобы промочить пересохшее горло, и, допустив жену почти поравняться с дверцей кареты, открыл её и стал на тротуаре перед шедшими. Марья Михайловна метнулась в сторону, ахнула, Веретьев побледнел и машинально опустил руку, на которую опиралась молодая женщина.
