— Ты почём знаешь?
— Ах, Макс, она вся золотая, как степная принцесса, вся розовая, весёлая, капот голубой… да ведь это самые дорогие номера, я здесь всё изучила, два раза в день играем — благо хозяин не гонит. Да и ласковая она, посылала мне рукой поцелуи… — и девочка, понурив головку под впечатлением балкона, видневшегося за открытою дверью позолоченного карниза и светлым видением той, которая бросила ей монету, пошла ещё быстрее.
— Все они ласковые… издали… — слепой закашлялся, — это им ничего не стоит, и милостыню бросают как пирожное голодной собаке — из жалости и… чтоб отстали…
Скрипачка со своим слепцом завернули за угол и вошли в тёмный ресторанчик, где завтракали по утрам, когда было чем заплатить за хлеб и кофе.
Заперев изнутри дверь на задвижку, Надежда Александровна Ратманова кончала свой утренний туалет. Как ни смеялся муж над её институтской дикостью, она отвоевала себе хоть маленькую свободу и отдельный уголок; первое время он пробовал приучать её к совместной жизни в широком смысле супружеской интимности, но её застенчивость в некоторых случаях была такая детски суровая, что покорить её он не ног; если он входил в комнату в ту минуту, когда она одевалась или только что собиралась лечь спать, — вся вспыхнув, она хватала первое попавшееся платье, куталась в него или забивалась в угол, — и образумить её, заставить разжать руки, засмеяться — не было никакой возможности; личико её бледнело, принимая всё более и более суровое выражение, опущенные глаза изредка подымались с блеском такого упрямства и обиды, что всякая настойчивость уже переходила в грубую обиду, и муж, злясь и не всегда сдерживая насмешку или резкость, выходил вон. Он не понимал и не мог понять, что любовь часто ведёт к браку, но брак без любви редко сливает два существа в одно.
Пять месяцев тому назад Надя Франк, вся дрожа от наплыва новых чувств надежды и жажды жизни, стояла в институтской церкви и слушала последнюю «выпускную» обедню, — она боялась обернуться, чтобы не крикнуть от восторга, сознавая, что там, в толпе родных, приехавших за выпускными, стоят её брат Андрюша и с ним его товарищ.
Были минуты, когда она теряла смысл слов священника, песнопения хора, гордо её сжимало, в влажных глазах стоял туман, и она чувствовала всем существом своим только счастье. Почему, какое, в чём выражающееся — она не могла бы сказать, — счастье жизни, которая билась в каждой жилке её существа. Прощанье с подругами, горячие поцелуи Люды, её интимного друга, остававшейся пениньеркой
