Богдан пробормотал:
— Я не думал, что…
— Впрочем, не слишком поздно.
Рядом с ней на низком столике стоял высокий бокал с чем-то белым и густым. Марына не могла понять, что это, пока ей с Богданом тоже не принесли по бокалу: то было разогретое пиво со сливками и кусочками мелко порезанного белого сыра.
— A votre santé, mes chers[24], — прошамкала старуха и поднесла бокал к запавшему рту. Потом, взглянув на Марыну, нахмурила брови.
— Вы в трауре?
— Мой брат… — и, вспомнив о склонности графини-вдовы к резким заявлениям, Марына прибавила: — Любимый брат.
— И сколько ему было лет? Наверное, он был очень молод.
— Нет, сорок восемь.
— Молодой!
— Мы знали, что Стефан тяжело болен и уже вряд ли поправится, но к этому никогда нельзя подготовиться…
— Ни к чему нельзя подготовиться. Ah oui[25]. Но смерть одного человека — это всегда избавление для другого. Вопреки расхожим суждениям, la vie est longue. Figurez-vous[26], я говорю не о себе. Она слишком длинна даже для тех, кого нельзя назвать долгожителем. Alors, mes enfants[27], — она смотрела только на Богдана, — вот что я должна вам сказать: мне нравится ваша безумная затея, çela vous convient[28]. Но позвольте спросить, зачем вам все это?
— Есть много причин, — ответил Богдан.
— Да, много, — подтвердила Марына.
— Я подозреваю, слишком много. Что ж, действительную причину вы узнаете sur la route[29]. — Внезапно она уронила голову на грудь, словно бы уснув или…
— Богдан, — прошептала Марына.
— Да! — Старуха раскрыла глаза. — Долголетие ничего не значит для людей, которые быстро расходуют восторг или мечты, когда впереди еще столько лет. Но начать все сначала — это другое дело. Это большая редкость. Если только, как обычно случается, вы не превратите новую жизнь в старую.
— Думаю, — сказал Богдан, — это маловероятно.
— А ты так и не поумнел, — сказала бабушка. — Какие книги ты сейчас читаешь?
— Практические, — ответил Богдан, — по животноводству, виноградарству, плотничьему делу, земледелию…
— Прискорбно.
— Он читает со мной поэзию, — вставила Марына. — Мы вместе читаем Шекспира.
— Не защищайте его. Он — глупец. Вы и сами не так уж умны, по крайней мере, не были умной, когда мы встречались шесть лет назад, но теперь вы даже умнее, чем он.
Богдан наклонился и нежно поцеловал бабушку в щеку. Она подняла крошечную, искривленную артритом руку и погладила его по затылку.
— Он — единственный, кого я люблю, — сказала она Марыне.
— Я знаю. А вы — единственная, кого ему больно покидать.
