— Правильно говоришь, черт побери! — крикнул кто-то.
Брайан улыбнулся:
— Вы, ребята, знаете, о чем я говорю, — продолжал он. — Никто не желает даже слышать это слово, ведь так? Упомянешь Нам — и твои собеседники тут же от тебя отворачиваются. Или, наоборот, начинают орать, что ты, мол, убивал там женщин и детей. Что нам там вообще нечего было делать, — он снова замолчал, несколько человек закивали головами. — Так вот и получается, что мы с вами привыкаем молчать, таить свои чувства в себе. А иные из вас, уверен, начинают воспринимать себя как убийц и насильников. Но потом все-таки спрашивают самих себя: «Постой, а разве ты сражался не за интересы своей страны? Несправедливо, когда к тебе так относятся. Я же вроде должен был быть героем?!» — Брайан переждал несколько секунд и потом стукнул кулаком по трибуне. — Забудьте про свое геройство. Но не думайте, что вы насильники и злодеи. Так кто же мы? Просто люди. Люди, которые делали то, что считали своим долгом. И за что получили пинком в зад…
Через полчаса Брайан уже мог видеть, как смягчились казавшиеся еще совсем недавно такими каменными лица в аудитории. Кое-кто плакал. Беззвучно. Слезы струились по их иссеченным шрамами щекам. Аплодисменты не были дружными, но постепенно они обрушились на Брайана шквалом признательности, сердитые, почти неистовые.
Он чувствовал себя счастливым: «Мне повезло. Ведь я смог обо всем этом написать — и тем самым избавиться. Тогда мне, в сущности, было все равно, станут мою книгу читать впоследствии или нет».
Если, думал Брайан, я и могу сравнить с чем-нибудь процесс написания «Двойного орла», то, пожалуй, лишь с приступом малярии. Слова горели тогда внутри так, словно их сжигала лихорадка: к концу дня он бывал совершенно выпотрошен, одежда намокала от пота, и порой не хватало сил даже подняться из-за стола. Если у книги все же был соответствующий конец и она вообще вылилась в форму романа, то это только заслуга Рэйчел. Она читала каждую страницу, едва он вытаскивал ее из пишущей машинки, делала свои замечания, что-то предлагала, старалась подбодрить и утешить, а главное — помочь превратить горячий заряд выплеснувшейся злобы в удобочитаемую прозу.
Она только закончила ординатуру и, оставшись в больнице, вынуждена была работать не только днем, а, случалось, и ночами. Но когда бы она ни приходила домой, у нее — странное дело — каким-то непостижимым образом хватало сил прочитывать все, что он сумел написать за день. Он видел ее сейчас перед своим мысленным взором: образ тогдашней Рэйчел отпечатался у него в мозгу, подобно моментальному фото. Сидит в тесной комнатенке на его застланной шотландским пледом софе с выпирающими пружинами; на коленях у нее разложены машинописные странички, в зубах зажат карандаш. Она жует его, как имеют обыкновение делать школьницы, пока от карандашей не остаются одни грифели. Да и сама она выглядела почти школьницей — с этой своей косой, в одной из старых и слишком больших для нее рубашек Брайана, которые она носила навыпуск поверх джинсов. Когда он видел ее такой, сердце его вдруг сжималось от нежности и боли.
