И все. Это были его последние слова. Он повернулся и зашагал к дому, унося с собой все, на что она могла еще надеяться.
«Боже! Как мне больно. Как невыносимо больно. Будь он проклят!» — и Роза дала волю слезам.
То были слезы ярости и боли. Схватив стоявший на краю скамьи пустой бокал из-под шампанского, она развернулась, чтобы запустить им в спину Брайана: пусть и ему станет так же больно, как и ей.
Однако вместо этого рука ее непроизвольно сжала хрупкое стекло. Что-то хрустнуло — ладонь буквально взорвалась дикой колющей болью. Кровь!
«Господи! Что я натворила! Что я натворила!» — пронеслось в голове у Розы.
Сжав запястье, она в ужасе, словно загипнотизированная, следила за растекавшимся пятном крови — вскоре ее уже набралась целая пригоршня. Кровь потекла по руке, стала капать на платье — ее любимое бархатное платье!
Роза… Господи Иисусе, что…
«Неужели это Брайан? Он же ушел! Выходит, нет. Это его голос», — зазвучало в висках, она почувствовала, как его руки поддерживают ее, бережно баюкают израненную ладонь, не обращая внимания на то, что яркие капли крови, подобно маленьким красным цветам, украшают его белоснежную манишку.
— Кажется, порез очень глубокий, — произнес Брайан, задыхаясь от волнения. — Могут понадобиться швы. Боже, что произошло, Роза?..
Роза услышала его сдавленные рыдания. Брайан сложился пополам, плечи его тряслись. Эти звуки были невыносимы, от них разрывалось сердце.
Помимо своей воли Роза ощутила торжество. Какой-то частью своего существа, не подвластной боли, она поняла: Брайан — ее. И всегда будет ее. Что бы ни случилось в прошлом и как бы они ни терзали друг друга…
Все время пока Брайан вел ее наверх, обернув своим носовым платком ее кровоточащую ладонь, Роза ощущала странную отчужденность. Одна мысль сверлила мозг: «Ничего этого со мной не происходит! Это все в кино, которое я сама же и смотрю. Экранизированная драма — из тех, что показывает по телевидению Би-би-си в программе «Театральные шедевры».
Толпа гостей, затихнув, расступилась перед ними, как будто шла репетиция массовки. Роза «услышала» голос режиссера: «Дубль первый. Расступаются волны Красного моря». И тихий закадровый смех.
Огромный зал, казалось, распался на куски, которые затем кое-как соединились в уродливый коллаж. Какие-то мелкие детали интерьера надвигались на нее, приобретая гротескные формы. Сигарета в руке застывшей от ужаса высокой блондинки превращалась в сигару из пепла; белая персидская кошка, скорее напоминающая барса, пробиралась сквозь лес человеческих ног; следы от донышек бокалов на стеклянной поверхности журнального столика выглядели рябью, покрывшей гладь пруда.
