— Мосье Сомме, мы вроде бы слышали…
По моему лицу они поняли, что их беспокойство оправдано.
Я посторонился, впуская их в квартиру. Они имели право увидеть… К тому же я был заинтересован в том, чтобы они внесли во все происходящее некоторую сумятицу!
Они застыли на месте, не решаясь войти, косясь на спальню. Сквозь приоткрытую дверь виднелись ноги Стефана. Наконец вся группа шагнула вперед, но не как люди, которым любопытно увидеть происшествие вблизи, а подобно ударному отряду, вступающему в деревню, еще не покинутую неприятелем. Ко мне подошел мой сосед снизу, бывший офицер, воевавший в Индокитае, страдающий раком печени.
— Зачем вы это сделали?
— Разве не ясно?
— Она вам изменяла?
— Я вернулся домой неожиданно… Слышу из спальни доносится хихиканье… Они валялись на кровати… И тогда…
Он с сочувственным видом кивнул… Он понимал. Такие вещи во Франции понимают все. Именно поэтому я выбрал убийство из ревности, чтобы избавиться от этих двух существ, которые мешали мне жить! Поистине я совершил безупречное преступление, которое не удастся раскрыть! Я предстану перед судом, пусть, но меня оправдают! В сущности, все оказалось несложно… А потом — кончено, никаких больше тайных умыслов, ни малейшего страха перед полицией.
Это была гениальная идея!
* * *
Полицейские взглянули на меня с тем же сочувствием, что и старый полковник. Они тоже понимали. В глазах правосудия я буду не заурядный убийца, а в некотором роде герой, хоть и сомнительный. Обманутый мужчина, который сам вершит свой суд, всегда вызывает восхищение. Они увели меня, не надев наручников, а когда меня посадили под стражу, надзиратели — сначала в полицейском участке, а потом в «Санте»[2] — были со мной очень вежливы. У меня было впечатление, будто я попал в пансион, где персонал теплым приемом старается смягчить неприглядность обстановки.
Свою первую ночь в тюрьме я провел прекрасно. Впервые за всю жизнь я испытывал внушающее покой ощущение оттого, что находился как бы далеко от действительности и не должен был принимать никаких решений… В сущности, именно это сделало из меня жалкую личность: постоянная необходимость личного участия, выбора… Я был рожден для молчаливого созерцания, для размышлений… Всякая деятельность была мне ненавистна. Единственная, к которой я проявил интерес и которой занялся — это та, что позволила мне избавиться от тяжкого рабства!
При синеватом свете лампочки, освещающей камеру, я долго вспоминал ужасную картину — два трупа, распростершиеся в моей спальне. Эта картина меня не пугала; страшной она казалась другим… А мне наоборот — помогала ощутить сладостное чувство избавления. И вдруг — этих двух людей словно никогда и не существовало. Я прожил бок о бок с Андре годы, и весь тот долгий период, который мы провели, так сказать, в одной упряжке, не оставил во мне следа, не запечатлелся в памяти. Думая о Стефане, я испытывал гордость оттого, что устранил, уничтожил этого блестящего красавца и насмешника. Странно, но мне казалось, будто я оказал миру услугу, избавив его от этого наглеца.
