Спрятав ручку в карман, Эрик искоса посмотрел на утонченное аристократическое личико своей жены. Он гордился ею, гордился и восхищался всем сердцем. Они были совершенно замечательной парой, живущей дружно и счастливо вот уже восемнадцать лет. Красавица и чудовище. Или же, как любила говорить Клодия, принц и нищий. Хотя то, что он начал свою жизнь гораздо более бедным, чем она могла себе представить, было тайной, которую Эрик успешно хранил от жены все эти годы. И мысль о том, что спутница его жизни, возможно, с таким же успехом скрывает от него нечто подобное, мучила Эрика безмерно.
Подавая Клодии накидку — она всегда мерзла (как считал Эрик, из-за своей чрезмерной худобы), и каждое платье, моделируемое специально для Клодии самим Норманом Хартнелом, обязательно предусматривало накидку, — Шеффилд позволил себе еще немного сугубо личных размышлений. Интересно, узнал ли бы в нем сегодняшнем, случись здесь кто-нибудь из его родного Ливерпуля, Эрика Джонсона, мальчишку-почтальона? В глубоко посаженных карих глазах Эрика вспыхнула черная лукавая искра. Еще будучи ребенком (седьмым ребенком в семье Джо и Энн Джонсонов), он понял, что разительно отличается от своих братьев и сестер неким чудачеством, а еще больше — безграничным честолюбием. Мальчик всегда был исполнен решимости вырваться из деградирующей, живущей в постоянных долгах семьи в иной, созданный собственным воображением, огромный великолепный мир.
Помнят ли его горожане, которым он когда-то доставлял «Ливерпуль дейли ньюс», или парни из отдела доставки «Ливерпуль диспеч»? Помнят ли репортеры, что в двадцать лет Эрик был назначен издателем и главным редактором «Диспеч», всего через два года после того, как его пожизненный идол Уильям Айткен в свои зрелые сорок два основал «Санди экспресс»? Помнят ли щеголеватые завсегдатаи ресторанчиков на Бонд-стрит, как безоговорочно короновали его на престол бульварной прессы, когда он в двадцать девять лет сумел обойти по тиражу самого Айткена?
Что же до Айткена, то, будучи посвященным в рыцари королем Георгом Пятым и получившим титул лорда Бивербрука, по респектабельности он все же продолжал опережать Эрика. Шеффилд усмехнулся, вспомнив, как в день своего переезда из Ливерпуля на постоянное жительство в Лондон отомстил сопернику, пожаловав себе новую фамилию. Для этого Эрик просто урезал Джонсон до Джонс, а первую часть новой фамилии позаимствовал у известной всему городу фабрики по производству столового серебра — «Шеффилд». Какое еще имя подошло бы человеку, столь блестяще «выплавившему» самого себя? Какое еще имя могло бы одинаково уместно звучать в комфортабельных салонах Блумсбари и маленьких пивнушках, во дворцах и на улицах?
