Увидев, что торговец уходит, Анмар забеспокоился, хотел что-то сказать, но, подумав, сдержался.
Выждав время, когда купец скроется за дверьми, посол что-то сказал пленнику, который стоял, тесно прижавшись к нему.
— Отец просит разрешения обменять меня на… — он замялся и обратился к послу, который медленно и четко несколько раз что-то повторил.
В это время в дверях басты появился шаман, запыхавшийся, словно он бежал. Салямсинжэн кивнул вождю, давая понять, что приготовления к кровавому жертвоприношению завершены.
Какими бы ни были невозмутимыми и сдержанными члены совета племени, но с первых же слов пленника поднялся в баете такой шум, что задрожали языки пламени в священном очаге. Во-первых, пленник говорил на их языке чисто, как на родном. Во-вторых, подозрительным было то, что этот пленный юноша оказался сыном посла гуртов.
— …на какую-то пленницу, которая, я не понял, может быть где-то близко. Отец просит разрешения выйти из крепости. Он обещает вернуться с ней, если вождь обещает отпустить меня. Отец говорит, что он уважает ваши обычаи и не может ничего вам советовать. Он просит дать ему возможность выйти за ворота городища. Если дочь вождя Тармака среди его воинов, то он вернется с ней.
Все заметили, что сын посла, хотя выглядел усталым и испуганным, однако держался с достоинством, присущим только сильным людям, привыкшим повелевать.
— Откуда ты знаешь наш язык? — спросил Тармак.
— Мать научила, это ее родной язык.
— Как ее зовут?
— Отец зовет Лафтия.
— А как ее звали на родине?
По измученному лицу юноши пробежала улыбка. Он посмотрел на Тармака, на окружающих, встретился глазами с Анмаром и испуганно отвел взгляд. Потом тихо ответил:
— Это было давно, тогда она была маленькой девочкой, но она помнила свое имя и просила, чтобы наедине я называл ее «мама Бадрийя».
Тармак при этих словах резко встал, что-то хотел сказать, но, увидев испуг юноши и удивление в глазах посла, сел, ничего не сказав.
Опять по стенам и потолку задрожали отблески пламени очага. Жена посла и мать пленника оказалась родной сестрой Тармака, еще в детстве пропавшей в лесу и которую считали умершей. Перед ним стояли муж родной сестры и племянник, который, как теперь это было заметно, был очень похож на свою двоюродную сестру Хайрийю.
Мне это надоело. Вчера эти чудаки нашли какой-то сундук с одной завалявшейся монетой, на которой изображен какой-то «византивный», что ли, император. Я ничего не понял, почему они от этого пришли в такое возбуждение. Долго и горячо обсуждали, что в сундуке могло храниться. Одни говорили, что это мог быть сундук шамана, по-ихнему, значит, колдуна. Другие орали, что «все дураки», что это — сундук для хранения сокровищ племени, только кем-то уже опустошенный. Так и не доспорили. Чего вопили-то! Вот если бы нашли клад, полный сундук с бриллиантами — вот это бы было дело! Поделили бы на всех — и зажили бы как люди. Мне потом опять всю ночь ерунда какая-то покоя не давала…
