Ротозеи этих воеводских слов не слышали — далековато стояли. Зато стрельцы из ближних рядов, вняв, тут же зашептались: «Крутенек воевода, крутенек! Ишь, даже не за чуб, а сразу за кадык хватает…»
Что-то подобное зашептали и в десятке Фрола.
— Цыц, дьяволы! — цыкнул Фрол на своих шептунов. — Замри!
— Да ладно тебе, кум, — ощерился в ответ Никишка, больше иных высказывавший недовольство жесткостью воеводы. — Небось, не услышит…
— Цыть! — недовольно покосился на него Фрол. — Беда завсегда идет туда, где голова худа. Не кличь. Придет — не изгонишь…
Буркнув что-то, Никишка затих. Но сопел зло, натужно. Синяки на его белесом лице спали, но стали зелено-фиолетовыми, как вызревающие сливы. А местами — черными, как воронье крыло. Сочетание белесости и черноты вызывало сравнение с пегой мастью лошади. И за Никишкой в последние дни сначала среди его десятка, а затем и во всей сотне закрепилась прозвище Пегий.
— А ты, Фрол, Пегому рот не затыкай, — едва умолк Никишка, как раззявил пасть Ванька Кудря. — Вольный человек. Может что угодно говорить.
— Говорить-то он может, да кто ему поможет, когда вольность в речах не удержит голову на плечах, — зло зыркнул на извечного смутьяна Фрол и повторил строже: — Цыть! Замри!
Отповедь десятника возымела действие, и десяток притих. Тем более что воеводский картеж стал приближаться к ним.
— А-а, — поравнявшись и опознав Фрола, вымучил подобие улыбки воевода, — старый знакомец. Как, стрелец, поживаешь?
Хотелось ответить старой присказкой: «Живем, хлеб жуем!» — да не скажешь.
— Слава Богу!
— А Семка твой — молодец. Смышленый и старательный отрок. Со временем хорошим стрельцом будет. А то и дьяком…
— Спасибо, батюшка-воевода, на добром слове.
— А это что за арап? — округлив и без того по-кошачьи круглые глаза, указал воевода перстом на Никишку.
— Стрелец десятка Никишка.
— А почто… такой пегий? — несколько затруднясь, подобрал Шеин, наконец, определение.
Услышав слово «пегий», ближние стрельцы не сдержавшись, прыснули в кулаки: в самую точку воевода попал.
Фрол, посчитав, что воеводский вопрос относится к нему, ответил неуверенно:
— Сказывает, что, спускаясь в погребец, в подполье, с порожков упал. Вот и покалечился малость.
— Понятно, — коротко хмыкнул без всякого доверия к этим россказням Шеин.
Оскалились ухмылками и сопровождавшие.
— Что, стрелец, — обращаясь уже непосредственно к Никишке, язвительно продолжил воевода, — когда падал, то каждый порожек кулаком тебе в сопатку да под глаз тыкал?
