Что случилось на смертном одре Генриха I, можно только предполагать. Если он счел, что его дочь показала себя «неблагодарной» — разве он не осыпал ее почестями, не сделал ее императрицей, не обещал ей королевство? — это было бы вполне понятно. Он был вспыльчивым представителем вспыльчивого рода и был способен сказать все, что угодно, когда на него накатывало. Вполне понятно, что он мог поддаться временному состоянию, чувству, что он может, в конце концов, последовать велению своего сердца, а не головы, что Стефан — сам возрожденный Генрих, младший сын, женившийся на наследнице рода Альфреда и Кердика и Водана.
Когда королева Елизавета I была на пороге смерти, пришлось приложить колоссальные усилия к тому, чтобы она назначила Якова своим преемником. Столь щепетильна она была в отношении своей привилегии и столь мало ее привлекали мысли о своей собственной смерти, что она откладывала решение до самого последнего момента. В конце концов непонятный знак, который она сделала рукой после того, как уже не могла говорить, был истолкован как согласие, и последняя преграда на пути к наследованию трона Яковом пала. Вокруг умиравшего Генриха собрались люди, страшно озабоченные тем, кто станет наследником. Эти люди, названные Ордериком, не слишком торопились присоединиться к сторонникам Стефана или поддержать его. Хью Бигод утверждал, что слышал, как Генрих назвал Стефана, но приверженцы императрицы возражали, что Хью не был среди присутствовавших у постели умирающего. Однако вполне возможно, что Хью находился поблизости, подхватил слух, что Стефан назначен наследником, и немедленно понес его в Булонь, где (как кажется) в тот момент находился Стефан. И этот слух подвигнул Стефана на его поразительную авантюру. Думаю, вполне вероятно, что Стефан решил, что может рассчитывать на поддержку Генриха. Хотел ли Генрих предоставить ему ее, мы никогда не узнаем.
В Германии в конце XI—XII вв. возникли признаки того, что наследование и назначение наследника могут в один прекрасный день уступить его выборам — и это будет способом возведения короля на престол. В XIII—XIV вв. такой порядок был принят: особая группа выборщиков осуществляла свой свободный выбор, такой свободный, что в начале XVI в. всех королей Англии, Франции и Испании вполне могли счесть подходящими кандидатами. В Англии и Франции этого не произошло. Слово «выборы» широко использовалось; Стефан распустил слух, что он был избран церковью и народом, а «Деяния» делают его избрание ключевым событием. Но он был «выбран» жителями Лондона, а не витаном. И если Стефана можно было считать «выбранным» монархом, то этот прецедент не сулил ничего хорошего. На самом деле людей сильнее занимали другие мысли: назначение наследника было по-прежнему, наверное, самым важным фактором из всех; наследование делало успехи и пополнялось изощренными аргументами из римского и церковного права. И ни один ответственный человек не мог пренебречь вопросом, подходит ли кандидат в короли для своей должности. Миряне и церковнослужители сходились в том, что личность короля имеет жизненно важное значение для благополучия народа. Избрание нового короля было исключительно серьезным делом — слишком серьезным, чтобы быть подчиненным простым правилам. На протяжении всего того времени, что английские короли правили и царили, присутствовал элемент неопределенности в отношении принципов наследования. Каким бы странным это ни казалось, но современный закон о праве наследования был принят лишь в XVIII в.
