— Затем, чтобы ты получила хорошее образование, завела новых друзей, стала самостоятельной. — Я потянулась к ней, но Лекси отдернула руку. — У твоего папы наверняка есть веские причины, чтобы отправить тебя сюда. Постарайся верить ему.
В конце концов Лекси не выдержала, привалилась ко мне, и мое плечо намокло от ее слез. Я крепко сжала ее тоненькие пальцы. Мы сидели на полу среди стопок чистого белья, и она целый час рассказывала мне, как потеряла мать, как чувствовала себя брошенной и никому не нужной. Я гладила ее по голове и слушала.
Она так безутешно рыдала, вся в слезах и соплях, что даже не обратила внимания на мои слова:
— Значит, у нас с тобой много общего, мисс Лекси.
Раз в неделю в Роклифф-Холле устраивается общий обед. Персонал и ученицы, одеревенелые в своих форменных жакетах, усаживаются плечом к плечу за длинные дубовые столы, расставленные под углом друг к другу, как ребра гигантской селедки. Центральный проход между столами ведет к громадному пустому камину. В конце первого семестра, как еще раньше сообщила мне сестра-хозяйка, на рождественском обеде в камине запылает огонь.
«Разжигать камин в другое время запрещается глупейшими санитарными нормами и правилами безопасности», — сетовала она, складывая простыни, заправляя постели, выгребая из спален горы мусора, выраставшие едва ли не быстрее, чем их выметали. Из болтовни за работой я постепенно узнавала Сильвию, которая была матерью практически каждой девочке в Роклиффе, сама же на ее расспросы отвечала немногословно, а от прямых вопросов уходила, принимаясь встряхивать простыни или ныряя под кровать за очередным отбившимся носком. Я напоминала себе, что пришла сюда не друзей заводить.
Передо мной стоит тарелка с нетронутым, давно остывшим обедом.
— Жаль. — Глядя в пустой очаг, я представляю, как от узловатых бревен отскакивают искры, как сизый дымок, ускользнув от вытяжки, наполняет зал лесным духом, золотой сноп взмывает в широкий закоптелый дымоход, подушка тлеющих углей греет босые ноги. Немного уюта здесь не помешало бы.
— Чего? — Эдам в рубашке с завернутыми рукавами, открывающими легкую рыжеватую поросль на руках, занимает место возле меня и встряхивает салфетку. — Чего жаль? — Он пьет воду, потом, насупившись, пристально смотрит на меня. Нож и вилка замерли над тарелкой. — Когда я садился, вы сказали «жаль». Надеюсь, это относилось не к тому, что я сел рядом с вами?
— Хотите правду? — спрашиваю я и роняю с вилки кусочек мяса. Уж это-то я могу ему сказать. — Жаль, что нет огня в пустом камине.
