Из письма: «Дорогая Наталья Ивановна! Сегодня я поняла, что прожила свою жизнь зря. Если позволите, я расскажу о своей беде подробнее, сердце ноет, и хочется, чтобы хоть кто-нибудь услышал мою боль. В юности меня засватал вдовец с тремя детьми. Дети были маленькие и такие несчастные, что я, семнадцатилетняя дуреха, их пожалела и пошла замуж за человека, которого и не любила. Катерине было тогда полтора года, Насте 4 годика, а Алеше 7 лет. Всю свою жизнь я прослужила им. Детей не стала рожать, чтобы не искушать судьбу: боялась, что тогда я буду их меньше любить, чем своих. Муж мой умер, и я работала на двух, трех работах, чтобы дети были сыты и обуты. По ночам и то дома чертила и писала. И вот пришла старость. Недавно я встретила свою давнюю знакомую, такую же старушку, как и я. Кузьминична мне показала синяки и со слезами рассказала о своем житье-бытье. Гляжу я на нее: она совсем седая, худая, вся вымоталась в труде, растя своих детей, впрочем, так же, как и я. Кидают ее дети из одного дома в другой, и никто не хочет с ней жить. Говорит: “Сижу, боюсь даже плиту включить, потому что по старости забываю потом ее выключить”. Бывало, что ее за это дети били, вот она и боится включить плиту и сидит голодная до их прихода. Послушала я Кузьминичну и решила проверить своих детей: прикинулась, что у меня памяти нет, взяла и затопила Катину квартиру. Не больно шибко, а так, едва подмочила пол. Дочь с зятем так на меня орали, что я струсила. На следующий день у другой дочери я включила суп, и подгорела кастрюля. Прости меня, Господи, уж очень я хотела убедиться, что хоть эта дочь отнесется с пониманием к моей старости и беспомощности. И что Вы думаете? Был жуткий скандал, и в итоге меня дочь ударила. Толкнула меня так, что я виском стукнулась о кровать. Врачи мне рану зашили.
Поехала я к сыну, а ему уже дочери позвонили, сказали, что мать совсем из ума выжила, в дурдом пора. В общем, подготовили мне встречу. Я на порог, а сноха говорит, что у них и самим тесно. А сын набычился, в газету глядит, а не на меня. Я подошла к нему и говорю: “Алешенька, можно я у тебя поживу?” И тут он как психанул: “У меня тут не вокзал и не зал ожидания. Ты что, не слышала, что тебе Ирка сказала – нам самим здесь тесно”. От обиды у меня все внутри затрепетало, но я все же сказала: “Я могу и на кухне спать, я много места не займу”. И узнала я из их криков, что я старая и вонючая и что кухня из-за меня провоняет и им жрать не захочется от моей вони. Стало мне страшно: что же я сделала со своей жизнью? Сама была еще ребенком, а их жалела и кохала. Вот и подумаешь: кому это нужно – быть доброй матерью? А ведь они не знают, что я им не родная, а то, может быть, вовсе бы прибили. Пишу вам, милые женщины, проверьте и вы, любят ли вас ваши дети. И я от души желаю вам, чтобы ваши дети не были жестокосердными, как мои…»
