— Дорогая моя. — Я взял ее за руку. Рука осталась покоиться в моей.
— Так больше не может продолжаться.
Я вздрогнул, словно от удара. И ничего не сказал.
Молчание затянулось.
— Ведь правда? — Миртл подняла на меня глаза.
Мне не хватило духу сказать «да». Я выдавил еле слышно:
— Не знаю. Раз ты так считаешь…
Произошло движение, и в окошке появился бармен — посмотреть, не нужно ли нам что-нибудь.
Миртл попросила себе двойное виски. От растерянности я не стал ей перечить и решил, что возьму себе то же самое. Я принес стаканы и поставил на наш деревянный столик.
Мы отпили по глотку. Помолчали. Отпили еще. Минуты пролетали, словно мухи, что с жужжанием вились по бару. Местом общей сходки мухи избрали зеркало.
— Ну, как это может продолжаться? — спросила Миртл, уже не глядя на меня.
— Я не знаю.
Мы вновь умолкли. Я выпил еще виски. Трудно сказать, о чем я думал сейчас, что ощущал. Мною владели воспоминания о былом.
Я заметил, как Миртл залпом прикончила свое виски. Ничто у нее в лице не переменилось.
— В последние дни я только об этом одном и думаю, — сказала она.
— Я тоже.
Молчание. Я прервал его:
— Ты хочешь, чтобы у нас все кончилось?
— Хочу? Как это возможно?.. — В ее голосе затеплилась жизнь.
— Тогда почему же…
— Я тебя люблю. — Она вдруг взглянула мне в глаза.
— О господи!
У Миртл резко перехватило дыхание. Она прижала стакан к губам и опустила глаза на его дно.
— И что же?
— Ты не хочешь на мне жениться! — Не успев договорить, она разразилась слезами.
Меня поставили лицом к лицу с голой правдой, обнажили предо мною корень моего упорства. Что мне стоило протянуть руку и шепнуть: «Я женюсь на тебе». Она была мне такая родная. Сказать требовалось такую малость.
Я покачал головой.
— Не хочу.
Миртл тихо плакала. Я молча наблюдал. Я допил свой стакан. Не подумайте, что я не мучился и не клял себя. Клял. С моего упорства сорвали покровы, и корень его являл собой отталкивающее зрелище. И все равно я не мог и не хотел через него преступить. Мне ни на минуту не приходило в голову, что ведь и Миртл не в силах преступить через корень своего упорства. Я видел только, что я один повинен в ее страданиях. Я сидел и терзал себя за то, что не желал себя сломить.
Так сидели мы долго, и думал каждый о себе, а нити, связывающие нас, тем временем рвались одна за другой. Мы дошли до последней грани — по крайней мере так нам казалось, — вопрос был задан, и на него дан окончательный ответ. Дальше идти было некуда.
