— Знаю.
Я и правда знал. Часто она проводила их с молодым человеком по фамилии Хаксби.
— Ну, раз знаешь… — с сожалением произнес Том и умолк. Нетрудно было прочесть по его лицу, что он мысленно повторяет: «Ох уж эти мне интроверты».
Я стал размышлять. Том был не одинок, многие считали, что я веду себя странно по отношению к Миртл. Мне же казалось, что тут и понимать нечего. Я любил Миртл, но не хотел на ней жениться, потому что вообще ни на ком не хотел жениться. Секрет был прост. Приходилось только удивляться, что он столь недоступен пониманию других. Терпя со всех сторон поношение, я был невольно склонен занимать в этом вопросе оборонительную позицию. Разве не было до меня мужчин, которые не хотели жениться, возражал я. Сколько угодно! Может быть, это противоестественно, согласен, но незачем делать вид, будто это случается бог весть как редко. Мои доводы не производили на людей ни малейшего впечатления. А ответные доводы не производили впечатления на меня. Не желаю жениться, и все тут.
А между тем, должен признаться, что нет, не все — так уж причудливо устроено человеческое сердце. Мысль о том, что Миртл может выйти замуж за кого-нибудь другого, была для меня нестерпима.
— Ну, вот что, — сказал Том. — У меня к тебе серьезный разговор.
Главное, что нам с ним предстояло обсудить, было связано с его поездкой в Оксфорд. Наш приятель, у которого Том провел субботу и воскресенье, был там наставником в маленьком колледже, том самом, который в свое время кончал я. Звали его Роберт; он был старше нас на несколько лет. Это был умный человек, одаренный и мыслящий — естественно, что такая личность имела на нас огромное влияние. Мы признавали в нем третейского судью по части всех наших поступков, и слово, сказанное им, было для нас непререкаемо, как глас господень. Время мы проводили, большей частью рассуждая о положении в мире.
Я слушал. Мы с Томом много говорили о политике, и не мы одни — говорила о ней Миртл, говорили ее друзья, учителя в преподавательской и даже школьники. К сожалению, писать о политике в романе страшно трудно. Не знаю почему, но политические настроения — как-то не слишком подходящая материя для художественной литературы. Не верите? Тогда попробуйте прочтите хоть несколько страниц романа, написанного каким-нибудь высокоидейным политиком.
Однако я ведь пишу роман о событиях, которые происходили в 1939 году, так что уж мне никак не обойти молчанием политическое положение в мире. А потому, я полагаю, лучше всего сказать о нем сейчас — и с плеч долой.
