Складки пиджака ее сына зашевелились между ними вяло сокращаясь выполз синюшный безглазый сгусток, налитый жиром. В его кольчатом сокращении было столько….целеустремленности, столько гнусного довольства. Он полз по лацкану пиджачка ее сына, оставляя за собой гнойный след, во тьму, в окружающее ничто.
Она могла лишь смотреть как тело ее сына шевелится не по своей воле. Из под его брюк выглянул еще один слизень, испачканный чем-то темным, по волосам струилось вязкое тело третьего, галстук змеился под напором еще одного осклизлого тельца, пробивающего себе путь….куда? Что они… ЭТО делает на ее сыне?
В этот миг тьма, и составляющее ее густое ничто исчезли, словно и не было их. В белом неживом свете, заполнившем бескрайнюю пустоту, тело ее сына казалось увядшим. Над Алешей стоял некто-сутулая фигура, с постоянно расплывающимися чертами, насквозь пронизывающим голодным взглядом.
— Здесь мы едим, — произнес он внутри ее индивидуальной вселенной. — Вы не развязали сына. Мы едим.
Она почувствовала тело. Вспомнила свое имя. И обрела возможность кричать. Анна открыла рот, вдохнула в себя окружающий воздух и мир наполнился звоном. Она не могла дышать. Отравленный газ внутри ее легких жег, словно кислотой. Пустота звенела, истерической силой наполняя себя. Разваливалась на куски, уходила в сторону, смещалась, открывая край иного мира. Звон наполнил все тело Анны, заставил ее скорчиться от боли, упасть и падать…падать…
…Она упала с дивана, разбуженная собственным кошмаром. Звон в ушах не утихал. Была в нем некая требовательная издевка. Лежа на полу собственной спальни, всхипывая и содрогаясь всем телом, Анна слушала разрывающийся телефон и не могла заставить себя ответить на звонок.
Собравшись с силами, она открыла глаза, оглянулась пугливо, все еще находясь во власти холодного страха, встала на колени и, помогая себе руками, медленно поднялась на ноги. Так же медленно, шаркающей осторожной походкой, подошла к двери, открыла ее и побрела к телефону.
— Слушаю, — сипло прошептала она в трубку, стараясь не поднимать глаза на белую простынь, скрывающую зеркало перед нею.
— Аннушка, — мамин голос, тихий, заботливый…и все же, отчего то настораживающий, — Аннечка, милая, я вот все думаю…
— Мама? Сейчас четвертый час… Что-то случилось?
— Случилось… — в голосе на другом конце трубки теперь звучало плохо скрываемое нетерпение… — Случилось, Аннечка.
— О чем ты говоришь? Мама?
— Зря ты не развязала Алешеньку, дочка! — слова молотом ударили по голове, — Маленький теперь лежит,
