Над кроватью хозяин повесил страницу из Аристотеля: «У кого на груди и животе много шерсти, те никогда не доводят дело до конца. У кого крохотное лицо — малодушны. У кого совершенно безволосая грудь — те хороши и бесстыжи!»
Через несколько дней я увидела его грудь, совершенно безволосую. И живот тоже увидела, безволосый и совершенный. Шерсть темнела на нем небольшим, четко очерченным треугольником, будто у женщины.
Больше всего мне нравилось гладить его по лицу, на ощупь оно напоминало камышовый султан, или перчаточную замшу, слегка ворсистую. Странно, но эта гладкость показалась мне соблазнительной, хотя мужественности в ней было немного. Да чего там, ее вовсе не было.
Месье Ф. был классическим французом, гибким, черноволосым, узким в плечах, зато ростом сошел бы за приличного норманна. На белой постели, расположенной прямо под дырой в крыше, он казался длинной смуглой рыбиной, только что выловленной и сияющей на зимнем солнце.
В мансарде Ив прожил до самого отъезда, несмотря на воинственно гудящие трубы, торчавшие посреди комнаты и окна, похожие на бойницы. Мне кажется, я живу меж двух сходящихся армий, говорил он, слышу конское ржание, топот и барабаны, бьющие в отступление! Митя не ходил на его лекции, зато часами просиживал на подоконнике, трепался, заваривал кофе, читал вслух, или готовил нам бигиллу с чесноком, мелко стуча зазубренным ножом по ясеневой доске.
Иногда мне казалось, что Ив разрешает ему болтаться в доме для того, чтобы поменьше со мной разговаривать. Хотя теперь я думаю, что с Митей он тоже спал, почему бы ему с Митей не спать?
Не прошло и двух месяцев, как барабаны забили в мое отступление. Это случилось в апреле, как раз в те дни, когда на автора «Поздних досугов» обрушилась европейская слава. Его книга получила серьезную премию, и он быстро слетал домой за серебристой статуэткой, поручив мне приглядеть за чердаком. Странное слово «обрушилась» — будто это был кусок скалы, окончательно заваливший вход в его пещеру, но для меня именно так оно и было.
Уходить мне велели весело, но слегка нахмурившись, с таким лицом вручают верительные грамоты, и возразить мне было нечего. Я знала, что мое время кончилось. Наши ночи становились все спокойнее, я все реже засыпала от усталости поперек кровати, не в силах подняться и собрать подушки и одеяла. Иногда он вовсе ко мне не заходил, просто стучал пальцами по моей двери, проходя к себе — в отгороженный двумя креслами угол с раскладушкой. Спальню он уступил мне целиком, даже одежду свою из шкафа вынул.
