– Поешь, вашбродь, вижу, как на чашку ты смотреть не желаешь! Поешь, чай мы не звери какие-то, голодом морить не будем. Души ведь христианские, вот только к крови привыкшие.
От обращенного к нему голоса Родион вздрогнул. Вот уже полчаса, как караул полностью сменился – вместо пятерых с красными «разговорами» на шинелях их принялись охранять всего трое, но уже с «синими» – и все знакомые рожи, как на подбор. Те самые красноармейцы, что их в заброшенном бурятском сарае схватили и отлупцевали.
Теперь на них Родион внимательно посмотрел, благо времени ему дали с избытком, и от увиденного тоска еще больше увеличилась. Эти не производили впечатление ряженых – будто срослись со своею формою, сроднились с нею. И движения у всех спокойные, уверенные и плавные, точь-в-точь как у соседа, майора спецназа. Как он знал – тот мужик зрелый, два раза в Чечню ездил воевать, на 9 Мая такой «иконостас» на грудь нацепил, что его станичные казаки все глаза вылупили. Настоящие ведь кресты с медалями, боевые, а не те подделки, что они себе на перси цепляли.
Эти такие же – и глаза у всех прямо жуть. Смотрят на него без той жгучей ненависти, но так, словно говорят: «Скажут – накормим, прикажут – удавим!».
И ведь прибьют, это не игра!
Родион взял в руки большую жестяную миску, больше похожую на маленький тазик. Затем «синий» протянул деревянную ложку, с добрым, чуть ли не с поварешку, черпаком. Запах от густой смеси кусков мяса и картофеля, с обильными прожилками квашеной капусты был таков, что у него, два дня маковой росинки не вкусившего, закружилась голова.
Удержаться он не смог, не коммунист же ведь, чтоб добровольно себе голодовку устраивать. И принялся за дело, споро работая ложкой, забыв про все на свете и потеряв остатки воспитания от пережитого кошмара – утирал рот рукавом и даже довольно почавкивал, как хрюшка, дорвавшаяся до заветного корыта с пойлом…
– Ты закури, вашбродь, вижу, что табачком балуешься – вон ноготь на пальце на малость желтоват. – Красноармеец терпеливо дождался, пока он доест и, поставив миску за своей спиною, достал из кармана кисет.
– Курю, – согласился Артемов – от слов ему действительно захотелось перекурить поганое дело, связанное с попаданием в такое дерьмо. Вот только как прикажете свернуть себе самокрутку, если никогда в этой жизни не приходилось ее крутить?!
Родион замялся в некотором сомнении, держа шелковый кисет и листок бумаги дрожащими пальцами. Если судить по фильмам, то вроде бы стоит насыпать табаку посерединке, завернуть бумагу, и лизнуть языком край?!
