— Это что за чертовщина? — удивился один из ассистентов, заметив шрам.
— Какой-нибудь символ, наверное, — предположила помощница Сары, бросив взгляд на снимок.
— Его клеймили, как животное.
— Не выдумывай. Возможно, он сам себя пометил; или разрешил пометить. Может, это был какой-нибудь ритуал, инициация для вступления в тайное общество. Я много читала про разные секты и передачи смотрела по каналу "Дискавери". Ты бы сильно удивился, узнав, сколько народу в начале двадцать первого века живет, будто в Средневековье.
— Но проделать такое с собственным телом... Представляю, какая это была дикая боль.
— Чужая душа — потемки. — Болтая, ассистентка ловко подкрашивала статуе брови. — Почти всегда. Если я скажу, что принадлежу к тайному обществу злостных развратников и что мы каждую ночь собираемся в пещере и служим черную мессу, вы мне поверите? — Девушка с вызовом оглядела присутствовавших. — Так я права или нет? Мы ничего не знаем о тех, кто нас окружает. Внешность обманчива.
— Ну, по правде сказать, с этим типом я не хотел бы встретиться в темном переулке. Видишь, как он на нас пялится?
— Какие вы злые. По-моему, в нем что-то есть.
— Глядите-ка, она влюбилась!
Тут вмешалась Сара:
— Довольно, ребята, у нас куча дел, а время поджимает. Оставьте этого бедолагу в покое.
В отпуск они так и не поехали, но Сара чувствовала, что Кадиса это нисколько не огорчило. Судя по всему, ее муж все же сумел выбраться на твердую дорогу; он шел за путеводной звездой своего вдохновения, и, хотя новых работ живописца до сих пор никто не видел, можно было не сомневаться, что все, как одна, гениальны. На смену долгим неделям отчуждения пришли ночи, полные страсти; муж обнимал ее с юношеским пылом, совсем как в первые годы их любви. Неуверенный, истерзанный сомнениями мизантроп уступил место другому Кадису, веселому и дерзкому. Неутомимому любовнику, готовому наслаждаться и дарить наслаждение. Пробудившись к жизни, Кадис пробудил и ее. Супруги не испытывали ничего подобного очень давно, с того незабвенного мая шестьдесят восьмого, когда объектив Сары впервые поймал Кадиса.
Вместе они учились нарушать табу, одни спонтанно без слов, другие по предварительному договору. Интеллектуальные диспуты, от которых оба были без ума, помогали узнавать друг друга, находить общее, устанавливать правила. Тела любовников превратились в поля борьбы чистой страсти и устаревших мифов о мужчине и женщине, добре и зле, красоте и уродстве. Сара и Кадис жили в собственном придуманном мире, которым правил инстинкт. Любое слово, движение, гримаса, слеза, молчание знаменовали рождение нового стиля, порой в живописи, а иногда в фотографии. Влюбленные превозносили наслаждение, идеализировали плоть, смешивали грубое естество с высокими устремлениями духа.
