— Ты потрясающе выглядишь, — сказал писатель, когда мы, наконец, встретились.
— Ты тоже совсем не изменился, — соврала я, глядя на мешки, набрякшие у него под глазами, и на обвисающие, как у старого пса, брыли.
Честно говоря, японец Ирми был намного ближе к моему идеалу мужчины, да только что о нем вспоминать. Зато писатель буквально раздевал меня взглядом, и я приготовилась к тому, что он потащит меня в гостиницу, даже не вспомнив об ужине.
— Ты не голодна? — все–таки поинтересовался он.
— Сегодня я только завтракала.
— А! — разочарованно сказал он. — Ела когда–нибудь суп из бычьего хвоста?
— Как–то не приходилось.
— Ну, пойдем, угощу тебя.
И мы направились в многолюдный ресторан, где народ занимал едва ли не все деревянные лавки перед рядами грубых, но прочных столов. Официанты в белых передниках без промедлений приняли заказ, и мы стали пить пиво, ожидая, пока приготовится загадочный суп.
— В Германии люди приходят, чтобы поесть именно в такие места, — писатель сунул в рот коричневую душистую сигарету и смачно затянулся. — Здесь нет ничего гламурного, никаких изысков интерьера, музыки и прочей шелухи. Все предельно конкретно — ты пришел питаться, вот и набивай желудок.
— Тяжело тебе здесь, без духовной–то пищи?
— Не валяй дурака, — буркнул он. — Уже тридцать лет меня интересует лишь материальная сторона жизни.
— Хотелось бы на тебя взглянуть в семидесятом, — сказала я.
— Тебя тогда еще на свете не было, — напомнил он, усмехаясь, — и это к лучшему. Потому что такого супа, встреться мы тогда, ты бы не отведала.
— Аргумент железобетонный, — признала я.
Вскоре перед нами поставили тяжелые глиняные плошки, от которых шел изумительный пар. То, что суп действительно варили из хвостов, стало ясно, когда я обнаружила в нем круглые кости, как из позвоночника. Мясо внутри этих косточек оказалось изумительно нежным, и мы настолько увлеклись поглощением густого ароматного варева, что разговор наш надолго прервался.
После этого ночную прохладу я уже перестала ощущать, и мы шли пешком по ночному городу в отель, куда съехались матерые Пен-клубовцы на свой очередной симпозиум. В принципе, я запомнила этот вечер еще и потому, что, глядя на писательские лица, проникнутые собственным величием, мне и самой захотелось взять в руки перо и что–то значительное сочинить. Мой спутник общался с кем–то из знакомых (они все друг друга знали в Пен-клубе), а я сидела за коктейлем в гостиничном холле, слушая живые звуки рояля, на котором играл пожилой музыкант в смокинге. И впервые за долгое время я поймала себя на том, что думаю не о деньгах, и не о людских отношениях, и не о своем месте в этом мире, а просто мечтаю о высоком и прекрасном. И это было здорово!
