– Не забывайте, здесь вы подчиняетесь моим законам. Тому ускользающему закону, что более не служит Государству. – Хоррор улыбнулся. – Здесь я занят тем, что насаждаю всепроникающую универсальную нравственность.
– Судя по всему, я слышу все ту же надоевшую белиберду Райха. Это единственная не проходящая тема. Иммунитет предоставляет все права эксперименту. – Там отошел на шаг и закурил сигарету. Он заметил, что у Хоррора пятнистое желто-белое лицо, несущее на себе бледные резкие черты; скулы его были размечены косметическими запятыми румян, волосы напомажены слипшимися пучками. Всякий отдельный пучок был перевязан нитью жемчуга. Внешность Хоррора, подумал он, наводит на мысли о дефектах истощившейся породы, а переизбыток лимфы в его кровеносной системе уже очевиден. – Вы разве не слыхали, эта теория себя дискредитировала?
– Здесь – нет, – пылко ответил Хоррор. – Все фантомы подобной свободы по-прежнему ищут пристанища в сем последнем гнезде.
– Именно потому я и здесь, – парировал Фютюр Там.
Хоррор почесал крючковатый нос.
– Какой интерес могу я представлять для французов? Вы же знаете, я отошел от дел.
– Как Хитлер?
– Хитлер в Аргентине. Co-министр обороны вместе с Коста-Мендесом. Он там с избранной шайкой верных соратников, куда входят доктор Йозеф Менгеле, доктор Карл Клингенфусс, Эйхманн и Борманн – и, если у меня верные сведенья, Шпеер тоже туда едет.
Фютюр Там покачал головой.
– Это все пропаганда, так излагают американцы. Он умер, весь в сифилисе, покончил с собой.
Лорд Хоррор задумчиво помедлил, затем, как бы размышляя вслух, произнес:
– Последние недели мая 1945 года я провел с Хитлером в бункере – мы беседовали о «Радио Вервольф» и политике выжженной земли, которую намеревался ввести фюрер. Хитлер был в таком на редкость бодром духе, что я не склонен доверять сообщенью, впоследствии распространенному союзниками, что он вложил в рот дуло пистолета и нажал на спуск.
– Он застрелился в лоб, – перебил его Фютюр Там.
– Верно, моя ошибка, я запамятовал. – Лица Хоррора коснулась лукавая улыбка. Несколько мгновений он хранил молчание. Затем своим тихим, отрывистым голосом произнес: – Для Хитлера не было трусостью совершить самоубийство ради блага союзников. В конечном счете, он был вождем германского государства. Для него было бы немыслимо сидеть в камере и ожидать суда как военному преступнику перед иностранным трибуналом. В конце он меня возненавидел, хотя лично для меня оставался символом Германьи. Даже японцы уперлись и не желали выдавать своего императора под суд. Как бы тяжко ни приходилось ныне мне, я все равно претерплю любые последствья, лишь бы только не видеть Хитлера живым – узником пред судом иностранцев. Это было бы абсолютно немыслимо.
