— Мистер Брэйзуэйт! — произнес он многозначительно. — Я хотел бы выслушать ваше мнение о Sacre.
— О Sacre? — переспросил я в наивном замешательстве. — О каком Sacre?
Такое невежество с моей стороны заставило буквально ахнуть обеих дам и мистера Брайндли. Мистер Кокс насмешливо захохотал, что весьма чувствительно задело мое молодое самолюбие. Надо заметить, что в двенадцатом году в Париже Sacre du Printemps[12] исполнялась впервые, а в Лондоне Стравинский и вовсе был мало известен, вплоть до гастролей русского балета в четырнадцатом году. Рэндл великодушно пришел мне на выручку.
— Брэйзуэйта не было тогда в Париже, — сказал он. — Он локти себе кусает, что проморгал такое событие.
Нетерпеливо отмахнувшись от этого оправдания (какое дело нам, художникам, до невежества hoi polloi[13]), мистер Кокс пустился в довольно туманные рассуждения на тему о Стравинском, из которых на долю Стравинского пришлась одна десятая, а остальные девять десятых были посвящены самому мистеру Коксу. Насколько я понял, «чувство мелодии» у Стравинского далеко не на высоте и оркестровка в общем слабая, потому что он совершенно не умеет использовать арфы. Однако для него еще не все потеряно, потому что он очень внимательно выслушал мнение мистера Кокса (тут мистер Кокс слово в слово повторил все, что он высказал Стравинскому, а французский язык мистера Кокса поражал своим синтаксисом, и словарем, и произношением). К сожалению, Стравинский вынужден был прервать беседу — его призывали неотложные светские обязанности. Однако, потрясенный наставлениями мистера Кокса, он успел сказать ему на прощанье: «On ne cesse pas de s'instruire, nom de Dieu».[14]
По всей вероятности, я один из присутствующих подумал, и, конечно, весьма бестактно, уж не являются ли слова Стравинского иронической цитатой из популярного тогда юмористического стихотворения Жоржа Фурэ, автора «La Negresse Blonde».[15] Но сам мистер Кокс был абсолютно убежден, что произвел на Стравинского глубокое впечатление. Затем он пустился критиковать других композиторов, выказав полное презрение ко всем тем, которые были мне известны, как, например, Моцарт или Вагнер, и дав более снисходительную оценку двоим или троим, имена которых я слышал впервые и не запомнил. Насколько я понял, все они были или польскими евреями, или гражданами Соединенных Штатов. Свои взгляды мистер Кокс пояснял (а они, безусловно, нуждались в пояснении) с помощью одного из разбросанных вокруг музыкальных инструментов. Мне показалось, что его игра на флейте и глокеншпиле не отличалась большим мастерством, но зато он проявил себя как весьма темпераментный исполнитель, когда дело дошло до африканского барабана, — тут уж грязная штукатурка с потолка так и посыпалась. Симфония Римского-Корсакова на гавайской гитаре прозвучала довольно остро, но слегка отдавала рэгтаймом.
